Линси Миллер - Что мы пожираем [litres]

– Ты знаешь, скольким мне пришлось дать умереть, потому что суд не хотел, чтобы я растрачивала себя на их лечение? – спросила Сафия.

– Мне очень жаль, – сказала я.

– Заткнись, – сказала Карлоу. – Ты этого не понимаешь.

Мы, все вместе, вчетвером, подошли к Двери. Она не пугала, когда будущее было так близко.

– Когда меня связали, мне было десять. Я помню, каково это – быть свободной, – прошептала Карлоу, зарывая пальцы в землю. – Не было замка, который мог меня удержать. Не было места, которое я не могла сделать своим. Не было дома, который я не могла починить. Когда мне было пять, мы с моим благотворцем делали больше, чем сейчас, но Долина Шад была слишком маленьким городом для благоосененного. Так говорила Расколотый суверен. Однажды я подняла голову и увидела ее. Рядом с ней стоял Крик. Когда она связывала меня, она не была нежной. Она сказала, что это сделает меня сильнее.

– Шервиллы правили Притворцами несколько столетий, – сказала Сафия. – Когда они нашли меня, я была в восторге. Мир создан не для меня, и напоминает мне об этом каждую секунду. Шервиллы показывают, сколько денег потратили на меня, сколько изменений сделали из-за меня. Как будто я должна быть за это благодарна. Как будто они делают мне одолжение. Как будто я не знаю, что они делают это только для меня, а не для тысяч других людей, которые могли бы пользоваться этими нововведениями. И только потому, что я полезна. – Сафия осеклась и закрыла рот руками. – Я всегда была для них бухгалтерской книгой – они учитывали всю прибыль и все затраты. А потом я вдруг встала благоосененной и достойной инвестиций. И Расколотый суверен. И его превосходительство. Лифты, улицы и все небольшие изменения, которые он сделал, существуют только потому, что один из нас приносит ему пользу. Целителю незачем стоить больше, чем стоит жертвоприношение или припасы. У Шервиллов столько денег, что они могли бы нанять сиделку каждому жителю Устья – и лишились бы только крупицы своих богатств. Обустроить мир так, чтобы в нем могла жить я, стало возможно только после того, как я начала приносить им прибыль. Они дважды изменили мою жизнь.

Она коснулась груди и подняла окровавленные пальцы.

– Они делают из нас бухгалтерские книги, – прошептала она, вытягивая вперед свои покрытые шрамами руки. – Учат нас причинять себе боль, и единственный способ выжить – это причинять себе боль еще больше. А потом они злятся, когда нас передергивает от боли. Ты это понимаешь, Лорена, но не можешь понять так, как я. Я знаю, какую ценность имела бы в их глазах, если бы не была осененной. Я знаю это точно.

– Они учат нас с помощью этих маленьких лезвий, – засмеялась Карлоу. Стекла ее защитных очков были в засохших пятнах соли. – Так чисто, как будто это сделало акт чище, но это первое, чему нас учат в детстве. Алистер Уирслейн и его мать были единственными осененными детьми пэров за сорок лет, и они не учились, нанося себе порезы. Даже Расколотого суверена сначала учили приносить жертвы своему грехотворцу.

Конечно, тех, кто родился во власти, учили сначала использовать других.

– Посмотри, что он сделал в Хиле, – Сафия шмыгнула носом и потерла руки. – В первую очередь мы – жертвы, вне зависимости от того, что мы делаем, чтобы показать свою пользу. Мы никогда не докажем им свою ценность, сколько бы пользы мы ни приносили.

– А смысл? – спросил Бэзил. – Что мы можем сделать? Мы не можем выжить без работы, и не можем выжить, работая.

– На ткацких станках легче работать, когда у тебя маленькие руки. Они не могут их поменять – да и зачем, когда работая на тех, что есть сейчас, в год умирает всего несколько детей, – сказала я и подняла руки. Иногда я вспоминала, как на них работать. Этапы работы так глубоко впечатались в мозг, что я могла бы воспроизвести их и во сне. – Работая на них, можно лишиться пальца, руки, а если не повезет, то и скальпа. Проще, чтобы за ними стояли дети. У них маленькие ручки, а вероятность, что мы не будем возмущаться, еще меньше. Кто бы встал на мою защиту?

Низкая зарплата, отчаяние и обещание большего связывали так же, как знак, вырезанный на груди.

Бэзил рассмеялся.

– Мы плакали, но потом меня научили не плакать.

– Меня тоже, – сказала Сафия. Она взяла его за руки.

– А когда ты впервые приносишь жертву… это опьяняет. – Я провела ногтем по руке. – В первый и единственный раз мы чувствуем, что такое истинный контроль. Но это ощущение быстро проходит.

Цинлира поощряла нас, когда мы резали себя, она пожирала наши покрытые шрамами трупы, но не давала нам ничего, кроме ложного, мимолетного ощущения власти. Я всегда использовала своих творцев. Кто я, если не осененная?

Я почувствовала у уха теплое дыхание призрака Крика.

– Ты – кладбище, – прошептал он. – Ты – сад. Из тебя еще могут вырасти великие вещи.

– Мы заслуживаем лучшей доли, – сказала Сафия. – Нам этого не предложат, но мы этого заслуживаем.

– Нужно нам самим взять то, что мы заслуживаем, – сказала Карлоу, – но я так устала.

– Чтобы избавиться от этой привычки, понадобится больше времени, чем чтобы восстановить Цинлиру. – Сафия закрыла глаза и откинула голову. – Но как только суд и совет прекратят свое существование, как только пэров больше не будет, наша ценность не будет основана на рождении или пользе. Как только наши знаки исчезнут, мы в первый раз будем контролировать ситуацию.

Бэзил улыбнулся.

– Нет никаких причин, по которым жертвы должны быть физическими. Мы можем это изменить, и жизнь осененных после нас будет другой.

Я погрузила руки в грязь и завела их за линию границы. Глубокие канавы, остающиеся от моих рук, тут же снова заполнялись грязью. Все раны заживали. Дверь скрипнула.

– Они используют жителей Цинлиры и будут использовать всех нас до тех пор, пока нас можно будет использовать. Они разделяют рабочих и осененных, благоосененных и грехоосененных, жителей больших и маленьких городов. И они делят всех нас, пока мы не становимся слишком ничтожны, чтобы торговаться, и можем только просить милостыню.

– Что бы ни случилось, – сказала Сафия, – мы должны быть вместе.

Из-под щели в нижней части Двери показалась бледная рука. Она потянулась к ручке, пытаясь открыть Дверь.

– Они думают, что мы попытаемся управлять ими, – сказала я. – К черту это.

Карлоу бросила в Дверь камень. Камень погрузился в дерево как лезвие в плоть, и с мягким хлюпаньем исчез в нем.

– Я хочу снова иметь возможность выбирать. Контракты, которые я заключаю. Боль, которую я испытываю. Жертвы, которые я приношу. Я хочу сама за себя отвечать.

Сафия тихо вздохнула.

– И каково это будет?

– Это будет замечательно, – сказал Бэзил. – Просто замечательно.