Линси Миллер - Что мы пожираем [litres]

Они могли бы спасти Цинлиру, но вместо этого они пожирали ее.

– Я был готов к смерти, – сказал он. – Ты…

– Я не буду тебя слушать. – Я отвернулась и крикнула: – Джулиан!

– Лорена? – послышался мягкий голос Джулиана. В нем не было злости, только усталость. Из камеры в конце коридора протянулась бледная рука. Он согнул палец, подзывая меня к себе. – Что ты наделала?

– Выбрала меньшее из двух зол, – сказала я.

– Мы заключили сделку, – он задержался в темноте за пределами моего зрения. – Мы бы спасли людей.

– Только богатых, которые могли позволить себе помочь. Ни один из вас даже не попытался выторговать возможность спасти больше жизней. Это просто отвратительно. – Я схватилась за прутья и прижалась к ним лицом. – Поэтому я сделала то, что должна была сделать для Цинлиры.

– Так ты убила нас? – спросил он. – Значит, ты нас предала? Столько лет – и все впустую. И все ради какого-то монстра, на голове у которого лежит корона.

– Ты хотел меня застрелить.

Он прислонился спиной к стене камеры и покачал головой.

– А у меня бы получилось хотя бы тебя ранить? Ты бы заметила, если бы я разорвал тебя на две части?

– О да, – сказала я, – хотя, вероятно, не в том смысле, в каком ты думаешь.

Он скрестил руки на груди – и скованность его движений и нотки ярости в его голосе ранили гораздо сильнее пуль.

– Ты предала нас, – сказал он.

– А до этого вы предали Цинлиру.

– С каких это пор ты заботишься о Цинлире и ее жителях? Ты никогда ни о чем не заботилась, а теперь так увлечена, что без раздумий убиваешь своих друзей! – он усмехнулся. – Если бы люди хотели, у них все было бы в порядке. Мы же не простреливаем им колени и не отправляем после этого на работу. Те, что сильнее, продолжили бы идти.

В Лощине дети младше пяти лет бегали босиком. Отчасти это было принято потому, чтобы дети натоптали мозоли и стали сильными, а отчасти было пережитком худших времен. Тогда сильные продолжали идти, а слабые умирали.

– Нет, – сказала я, – выживают те, кто может позволить себе вызвать целителя после того, как им в ногу вопьется гвоздь. Те, кто может позволить себе покупку инвалидного кресла или мощеные дорожки. А те, у кого нет на это денег, страдают. Общество сбрасывает со счетов тех, кто до этого страдал из-за тех, кто ими правил. И это происходит задолго до того, как это замечают те, у кого есть хотя бы толика власти.

– О, – сказал он, – тогда ты будешь прекрасным правителем.

– Да к черту это! – прошипела я. – Я хочу спасать людей.

– Правда? – спросил он. – Или хочешь быть героем?

Я покачала головой. Я чувствовала, как меня накрывает волной отвращения, и мои творцы обвились вокруг моих плеч, чувствуя мое беспокойство. Джулиан выпрямился и зашагал из стороны в сторону.

Он посмотрел на меня, скривив рот и раздув ноздри.

– Что? Без пальто? Нет броши? Маленькая Лорена Адлер притворяется, что у нее нет власти, и пытается доказать мне, что она права?

– Джулиан…

– У тебя всегда была власть. – Он рывком притянул меня к себе, схватил прядь моих светло-рыжих волос и накрутил ее на свою руку. – Может быть, это предупреждение: вот она, необходимый Хаос, последний рудимент Грешных.

Я резко отстранилась – и почувствовала, как часть моих волос остается у него в руке.

– Я сделала это не ради власти, – прошептала я. – Я никогда не хотела власти.

– У тебя всегда было больше власти, чем у нас, – сказал Джулиан. – Власть всегда развращает, особенно твоя.

– Власть показывает, кто мы есть на самом деле, – я почувствовала, как у меня на глаза наворачиваются горячие, жгучие слезы, и стукнула рукой по прутьям его камеры. – Те, кого ты любил, получили власть и злоупотребляли ею, но я – не они. Я раз заразом показывала тебе, кто я, – каждый раз, когда у тебя был порез, каждый раз, когда пыталась исцелить твою жалкую задницу – и я лгала, чтобы себя защитить. А ты продолжаешь мной манипулировать. Не нужно делать из меня монстра, ведь ты пожинал плоды моей работы!

– О да, держу пари, ты на многое пошла, чтобы заполучить эту власть, – сказал Джулиан низким хриплым голосом.

Я попятилась и зарычала. Как животное.

Он стиснул зубы.

– Серьезно? То есть, по-твоему, худшее, что могло со мной произойти, это секс с ним. – Я рассмеялась, несмотря на пронзившую сердце боль. – Мне всегда было интересно, мы были друзьями только потому, что ты надеялся, что я изменюсь? Я была в твоих глазах лишь трофеем? Или ты так оскорбился, что я тебя не хочу, что это стало навязчивой идеей?

«Чего ты хочешь, Лорена Адлер?» – спрашивала Расколотый суверен много недель назад. Но проблемой было не желание. Проблемой было его отсутствие. Люди спокойно относились к желаниям других, потому что все они чего-то хотели. Но когда я чего-то не хотела – и это мешало тому, чего хотели они, – меня называли ненормальной.

Но нет. Я не была ненормальной, неудовлетворенной или холодной. Я ничего не упустила. Я так старалась отделить себя от всех остальных, сделать себя непривлекательной, чтобы не разочаровать, что не заметила свою ошибку. Это была его проблема, разбираться с которой нужно было ему.

Просто я не хотела его так, как ему бы этого хотелось. И он не мог ничего с этим поделать.

– Моя жизнь не крутится вокруг тебя, прошипела я, – и я больше не буду оправдываться перед людьми, которые даже не считают меня за человека. Если бы ты думал иначе, ты бы относился ко мне с уважением – когда я говорила тебе, кто я, и когда показывала тебе это каждый день.

– Каждый день ты погружалась в смерть, – сказал Джулиан. – Кто бы после этого захотел к тебе прикоснуться, кроме другого монстра?

Я оторопела.

– Другого?

Но он не ошибся. Я построила стены из лжи и держала всех на расстоянии. Справляться с одиночеством было легче, когда я знала, что никто не хотел прикасаться ко мне, потому что я была могильщицей, а не потому что я не захочу с кем-то спать.

– Тебя всегда тянуло к смерти. Не удивлюсь, если ты пристрастилась к убийствам, – сказал он с усмешкой. – Те, кого ты убила, были хорошими людьми.

Может быть, меня тянуло к смерти, потому что большинство людей пыталось оказаться от нее подальше и испытывало к ней отвращение. И потому что пока я принадлежу смерти, никто не будет от меня ничего требовать. Смерть была щитом между мной и тем, что меня не интересовало. Работа могильщицей избавила меня от необходимости оправдывать свое существование и незаинтересованность.

– Они убивали людей и готовы были совершить еще больше убийств, – сказала я срывающимся голосом. – Твой отец убил гораздо больше людей, чем я, и ты бы с радостью убил еще больше.

– Что? – спросил он.

– Моя мама, каждый несчастный случай на заводе, все, кто работал в поте лица и ничего не получал взамен, – сказала я.