Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками

— То есть это вы — убийца реальности, — прошептала Сашка. — А вовсе не я.

— Метафоры, — проговорил он с тенью ухмылки, — мое слабое место. Метафоры меня развлекают, но признаю — порой они размывают смысл… Нет, я не убийца. А вы, в потенциале, — да.

— Поэтому вы пытались меня уничтожить, — сказала Сашка.

— Я никогда не «пытаюсь», — он поморщился, будто она сказала пошлость. — Но мне всякий раз удивительно видеть, до чего же вы глупый ребенок…

Сашка встала, покачнув легкий ученический стол, и ей показалось, что пол под ногами тоже качается. Он ухмыльнулся как ни в чем не бывало, аккуратно закрыл ручку колпачком, убрал в нагрудный карман:

— Вы никогда не выйдете из-под его власти. Можете звучать до бесконечности, как часы с ошалевшей кукушкой. Вы будете вечно воспроизводить его… то есть идею, которую он воплощает. В конце концов останетесь только вы и он, вне материи, формы, массы, плотности, температуры и прочих погремушек. И это будет ваш свободный выбор, — его размеренный голос наполнился сарказмом. — Ведь Пароль и свобода неразделимы… Счастливых каникул, Самохина.

Костя догнал в холле, подскочил, хотел обнять — но в последний момент отступил, спрятал руки за спину.

— Поздравляю…

— Спасибо, — сказала Сашка и несколько раз кашлянула, прочищая горло. — Прости, я вела себя с тобой по-свински.

— Да все понятно, — он топтался на месте, пытаясь сообразить, можно ли обнять ее по-дружески, или лучше не пробовать. — Скажи, а что…

Он оборвал себя. О таком не принято было спрашивать напрямую. Хотя, конечно, когда у Кости на первом курсе после проваленного зачета умерла бабушка — все сразу узнали.

— Ничего, — сказала Сашка и тут же поправилась: — Ничего страшного. У меня же нет…

Она чуть не сказала — «У меня же нет щенка», но, к счастью, успела прикусить язык. С ужасом подумала о себе: я что, настолько дрянь, что мне на ум приходят такие шутки?!

— У меня нет иллюзий насчет Фарита, — проговорила медленно. — Если я еще раз где-то проколюсь — он всыплет мне по полной программе.

— И с твоим… пилотом все нормально? — спросил Костя и торопливо добавил: — Я надеюсь.

— Меньше слушай, что болтает Лиза, — сказала Сашка и поспешила сменить тему: — А Физрук, что ли, разрешил уже со мной водиться?

— Плевать на его запреты, — Костя сжал зубы, поиграл желваками и добавил тоном ниже: — Разрешил. Разослал всем сообщения, что бойкот был временной дисциплинарной мерой…

— Скотина, — Сашку передернуло. — Влепил мне четверку.

— А тебе хотелось пять?! — Костя глянул со смесью удивления и священного страха. — Слушай, Самохина… А давай… отметим, — поймал ее взгляд и быстро поправился: — Я имею в виду, на курсе. С ребятами. Все переживали за тебя. Честно-честно.

— Извини, нет времени, — сказала Сашка. — Всем привет. Передай, что я оценила, благодарна, признательна… честно-честно.

Она впервые за целый семестр спустилась в эту часть здания — административный этаж в подвальном помещении, ниже столовой. Длинный коридор, ряд дверей — на Сашкиной памяти они были обиты коричневым дерматином, а теперь, обновленные, — черным. Табличек на дверях больше не было, Сашка в нерешительности остановилась: она бывала в кабинете у Стерха несколько раз… очень давно. В прежней жизни. Эта дверь или другая?

Она стукнула в дерматин — бесполезно, беззвучно. Осмелилась просунуть голову в приоткрытую створку. Внутри, в приемной, почти ничего не изменилось, только вместо печатной машинки перед секретаршей стоял ноутбук, а сама она не вязала, а пялилась в телефон.

— Простите, — сказала Сашка. — А Николай Валерьевич…

— Николай Валерьевич, — проговорила секретарша невозмутимо, будто того и дожидалась, — к вам Самохина с четвертого курса…

Открылась дверь в глубине приемной.

— Я на минуту, Николай Валерьевич, я не стану вас задерживать… Я только хотела предупредить, что с этого дня я не подчиняюсь учебным правилам. Пропускаю занятия. Уезжаю и возвращаюсь, когда вздумается. Не живу в общежитии… Не принимайте на свой счет, пожалуйста. Я вас очень ценю как педагога.

— Вы хотите доказать себе, что больше ничего не боитесь, — Стерх привычным движением сплел тонкие пальцы перед грудью. — Это восстание трехлетки, Саша. Когда ребенок впервые сознает себя отдельной от взрослых личностью. Мои слова обидны, но кто-то должен их вам сказать.

— Спасибо, что вы обо мне заботитесь, — проговорила Сашка так вежливо, что почти по-хамски.

— Какую оценку поставил вам Дмитрий Дмитриевич? — Стерх держался сейчас с преувеличенной кротостью, как будто перед ним сидела в самом деле трехлетка.

— Четверку, — Сашка ухмыльнулась. — Четверок по специальности у меня еще не было. Вот по правоведению на втором курсе — была…

— Пока вы верите в ваше всемогущество, — мягко и безнадежно заговорил Стерх, — вы в опасности. И все, кто рядом, в большой опасности. И я не знаю, как до вас достучаться, как объяснить… как спасти вас, в конце концов.

— Меня нельзя спасти, — Сашка весело оскалилась. — Я не котенок в луже. Я отказываюсь бояться. И у меня есть для этого основания.

— Может быть, — грустно сказал Стерх. — Знайте, Саша, что я вас тоже очень ценю как студентку. Не забывайте, чему я вас учил.

Что-то в его голосе заставило ее насторожиться, но, охваченная эйфорией и здоровой яростью, она не придала этому значения.

— …Я думал, вы пошутили, — признался Антон Павлович.

Сашка стояла перед ним в прихожей старого дома, со снегом на тяжелых ботинках, со спортивной сумкой в руках и маленьким рюкзаком за плечами. Свободным локтем придерживала под мышкой живую елку в цветочном горшке.

— У вас найдется, чем нарядить? Сойдет что угодно — бусы, конфеты. Либо я нарежу снежинок из бумаги, как в детском саду.

— Саша, — он запнулся. — У вас ведь наверняка — своя компания, молодежь, танцы до утра… Мне бы страшно не хотелось, чтобы вы чем-то из-за меня жертвовали.

Сашка вспомнила, как вырывался огонь сквозь круглое окошко на чердаке.

— Поверьте мне, Антон Павлович, я не только ничем не жертвую, я наоборот — очень радуюсь такой возможности. Не надо вам встречать Новый год в одиночестве, и мне не надо, а Ярослав — он, конечно, в рейсе, как вы и говорили…

— Да, — старик виновато улыбнулся, будто чего-то стесняясь. — Он встретит Новый год несколько раз. Над океаном… представляю, что за веселье будет на борту.

— Веселье, — повторила Сашка, устанавливая маленькую елку на обеденном столе, критически оглядывая со всех сторон, расправляя ветки. — Я никогда не встречала Новый год в самолете…

Ей представилась фантастическая картинка — салон самолета, увитый лентами серпантина и засыпанный конфетти, пассажиры в карнавальных масках, танцы в проходе, елки на багажных полках, и Фарит Коженников сидит в последнем ряду салона, выставив ноги в проход, потягивает коктейль из трубочки и смотрит с любопытством, и в его темных очках отражаются бенгальские огни…