Бернхард Хеннен - Белая королева [litres]

Пальцы Милана сжали борт повозки, на которой их с отцом везли к месту казни. Задержанных эскортировали тридцать человек из городской стражи Далии.

Впереди, хромая, шел Лоренцо Долендо. Лицо капитана покрывали зеленые и синие кровоподтеки, левый глаз заплыл. Долендо не проронил ни слова о прошлой ночи и о том, как выпустил Тормено из камеры.

От гарнизона повозка ехала боковыми улочками, но теперь она свернула в Канатный переулок, ведущий к Площади Героев. Уже тут слышался гул собравшейся там огромной толпы. Переулок, по которому катилась повозка, вел на вершину холма. Слева и справа от прямой дороги выстроились дома с грубо оштукатуренными фасадами, темной паутиной на фоне лазурно-голубых небес протянулись пустые веревки для сушки белья. И у каждого окна стояли люди, смотревшие на процессию. Никто не произнес ни слова.

День выдался солнечный, на небе – ни облачка. Золотой осенний денек. «Ну хоть так», – подумалось Милану. Он никак не мог поверить в то, что через час уже будет мертв. Сожжен. Он умрет, как Фелиция… Это казалось настолько невероятным! И совсем не походило на легенду.

До появления капитана Долендо, сопроводившего Тормено к повозке, Милан верил в то, что его судьба изменится. Он не сомневался, что Белая Королева освободит его. Или хотя бы пришлет к нему гонца. Но, похоже, в споре королевы и императрицы Сасмиры победила последняя.

– Ты лучший из трех моих сыновей, – вдруг сказал отец.

Его голос звучал неразборчиво. Нандус выглядел еще хуже, чем Лоренцо: рыцари ордена Черного Орла сильно избили его вчера ночью, и теперь верховный священник не мог держаться на ногах. Он сидел в повозке, привязанный к стулу, но держал спину прямо, хотя такая поза явно вызывала у него боль. Тем не менее Нандус пытался сохранить лицо до последнего.

– Я должен был сказать тебе об этом раньше, сын. Вероятно, сейчас мой последний шанс… Я сожалею только об одном – о том, что никогда не позволял тебе почувствовать, насколько я горжусь тобой.

Милан не хотел все это выслушивать. Слишком поздно было для откровений. Эти слова уже ничего не могли изменить. Отцу действительно следовало сказать об этом раньше.

Гул толпы нарастал.

– Из вас троих ты доставлял мне больше всего хлопот. Это твое упрямство… Я знаю, что тебе не хочется этого слышать, но ты больше всего похож на меня. Джулиано всегда пытался выполнить мои требования, а не осознать, что сам считает правильным. – Нандус вздохнул. – А Фабрицио, улыбаясь, во всем со мной соглашался, а потом поступал так, как сам считал нужным. Но ты… Ты не боялся спорить со мной, когда был с чем-то не согласен. Ты выдержал бастонаду, терпел мои вспышки гнева… У тебя железная воля. И ты всегда отстаиваешь то, что считаешь правильным. Я, поверь, гордился тобой.

«Да с чего отец вообще вздумал поговорить об этом теперь?!» – внутренне возмутился Милан. Ему хотелось съязвить в ответ, но тогда он вновь оказался бы сыном, которым Нандус гордился из-за его воли к сопротивлению. А Милан этого не хотел – и потому молчал.

Верховный священник посмотрел на сына. Он как будто ждал ответа.

– Ты должен это знать, – наконец произнес старик. Слова почти терялись в шуме толпы. – Пойми меня правильно. Я боюсь, что тобой воспользуются, чтобы… – Он покачал головой. И умолк.

Повозка выехала на Площадь Героев, обрамленную тенистыми аркадами. Впереди возвышался величественный памятник – изваяние Джованни Виллани верхом на верном скакуне. Виллани был героем битвы у Кровавого моста. Именно он когда-то отвоевал у герцогов Швертвальда серебряный диск, столь много значивший для Белой Королевы.

При появлении подсудимых гул на площади утих. Тысячи глаз взирали на Тормено. На западной стороне площади построили две деревянные трибуны. На одной расположились императрица, королева и их свиты, там развевались флаги Швертвальда, стяг с Черным Орлом и разнообразные знамена с гербами вольных рыцарей империи. А вот флаги на второй трибуне, поменьше, были желтыми – с изображением черного молота: там сидели представители городского совета Ферранты и вдóвы убитых Миланом офицеров. Вокруг трибуны толпились солдаты с арбалетами и алебардами. Поблескивали на солнце роскошные золотые цепи советников, темнели траурные наряды вдов. При виде повозки кто-то на трибуне Ферранты вскрикнул.

– Убийца! – вскочив, завопила какая-то пышногрудая женщина, указывая на Милана. – Чтоб ты сгорел в пламени справедливости!

Толпа возмущенно загудела.

– Закрой рот! – крикнул кто-то из горожан. – Твой муж был убийцей! Сотни человек погибли из-за него!

Перед обеими трибунами выстроились в два ряда рыцари ордена Черного Орла. Их оцепление сдерживало толпу зевак.

Капитану Долендо и его стражникам пришлось прокладывать путь для повозки, расталкивая горожан древками алебард. Наконец Тормено подвезли к двум платформам, возведенным перед трибунами.

Слева, напротив трибуны императрицы, возвышалась огромная груда дров для костра и был вбит столб, с которого свисали железные цепи. При виде места казни Милана бросило в дрожь.

Повозка остановилась, и в нее забрались несколько стражников. Они подхватили Нандуса вместе со стулом, к которому он был привязан. Немного повозившись, стражники подняли священника на кучу дров и приковали к столбу. Нандус молчал, гордо вскинув голову и с презрением глядя на сановников империи и Белую Королеву.

– Идешь? – Подойдя ближе к повозке, капитан Лоренцо махнул Милану рукой.

Только теперь юноша осознал, что перед ним стоят два стражника: они его и пальцем не тронули.

Выбравшись из повозки, он последовал за Лоренцо на второй эшафот. Милану по-прежнему казалось, что все это происходит не с ним. Будто он случайный соглядатай, который спокойно наблюдает за развитием событий и следит за площадью со стороны. Да, он действительно убил Николо Тримини и его приближенных, но Милану даже в голову не приходило, что его за это могут судить.

В то же время все вокруг воспринималось с необычайной четкостью. Милан явственно ощущал запахи, словно у него обострился нюх. От Лоренцо несло потом. Пахли дрова на эшафоте: чтобы костер разгорелся быстрее, дерево обильно полили лампадным маслом. В толпе торговали снедью, и до Милана доносились ароматы свежего хлеба, печенья, молодого вина и яблочного сока.

Усилилось и зрение: он четко различал древесные узоры на ступенях лестницы, ведущей к эшафоту, видел мелкие морщинки вокруг карих глаз Хранительницы, ожидавшей его на помосте, замечал царапины на ее золотом доспехе – в глубине вмятин под позолотой проступала сталь. «Пахнет, как мокрая курица», – подумал Милан, глядя на могучие черные крылья за спиной волшебного создания.