Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

– Папа, смотри! Смотри, как я умею!

Три глотки издали торжествующий вопль. Три правых руки схватили три плоских камня, каждый размером с блюдо для сладостей. Широко размахнувшись, Герион запустил камни веером по воде. И махнул мне двумя левыми руками: ну что же ты?!

– …восемнадцать, девятнадцать.

Я считал, завороженный зрелищем. Так делал Делиад, мой брат, когда я впервые решил сыграть с братьями в «лепешечки». С моими живыми братьями. Да, тогда они еще были живы. Они могли смотреть, завидовать и считать.

– Двадцать, двадцать один…

Камни скрылись в искристой дали. Сгинули в золотистом мельтешении. Я хотел сказать Гериону, что он молодец, и не успел. Искры, золото – все это рикошетом вернулось обратно.

Радуга упала мне на голову.

Перед тем, как огонь сжег дотла мою способность видеть, слышать, чувствовать, я опустил голову, словно пытаясь спрятаться от удара, и взгляд мой наткнулся на фибулу с Пегасом. Нет, без Пегаса. Крылатый конь улетел, вместо него на заколке красовался серебряный человечек. Он был выкован грубо, лицо намечено двумя-тремя черточками – и все равно я ни мгновения не сомневался, кто это.

Я, Беллерофонт.

Падение вышибло из меня дух.

Я лежал на спине, ощущая под лопатками ребра острых камней. Сипел от боли, боялся открыть глаза. Под веками мела разноцветная метель – последний привет радуги. Огнистый лук не стал со мной церемониться, выпроваживая с острова: приложило будь здоров!

Когда мне наконец удалось вдохнуть полной грудью, я отчаянно закашлялся, сотрясаясь всем телом, и перевернулся на бок. Глаза открылись сами. На меня в упор смотрела мертвая голова в глухом бронзовом шлеме. Сурово щурилась чернотой смотровой прорези. За бронзой таился мрак, вязкий и непроглядный, словно в шлем из подземных глубин натекла тьма Эреба.

Лужица крови вокруг головы уже начала подсыхать. В ней и на огрызке шеи пировали жирные мухи. Садились, взлетали, с раздраженным жужжанием вились вокруг, согнанные с места более удачливыми товарками.

Радуга. Хрисаор. Каша из львицы. Мухи…

Филоноя!

Я вскочил на ноги. Судорожно огляделся, холодея от ужасного предчувствия. У выхода из Чаши Артемиды лежали два трупа: разорванный надвое и безголовый. Их никто не топтал, в этом я готов был поклясться. Кровь на земле. Еще кровь. Оторванная кисть руки. Взгляд скользил дальше. Нигде не было видно останков двухголового пса. Утес! За ним я велел спрятаться Филоное.

Ноги отказывали в подчинении. Как я с ними совладал, не знаю. С замирающим сердцем обогнул утес: царевна лежала навзничь, лицом к небу, налитому глубокой закатной синевой. Одна рука на груди, пальцы вцепились в складки одежды, запутались в них. Другая бессильно откинута в сторону.

Живая? Нет?!

Я рухнул на колени, забыв о приличиях, сунулся ухом к груди Филонои. Прошла вечность, прежде чем я услышал тихий стук. В ушах до сих пор плескалось море, глушило слух. Сердце девушки билось ровно. Хотя я, конечно, не лекарь…

Вода! Нужна вода!

Я метнулся к озерцу. Мельком отметил великанский след: он отпечатался на прибрежном гравии. Хвала богам! Хвала тебе, Хрисаор! Все хорошо, она жива…

– А-а-а!

Из воды торчала голова. Одна голова, ничего больше. Мертвая? Живая?

Лошадиная.

– Агрий! Ах ты мерзавец!

Агрий фыркнул, мотнул башкой. Над конем встал царский венец – веер сверкающих брызг. Медленно и неуверенно, чего за Агрием сроду не водилось, мой верный спутник начал выбираться из озера. Даже присутствие хозяина не могло лишить коня сомнений: покидать убежище или еще немного пересидеть для верности?

– Давай, выходи. Все в порядке, не бойся.

Пустые слова, читалось в конских глазах. Ничего не в порядке.

– Если я здесь, опасность миновала. Радуги нет?

Нет, согласился Агрий.

– Значит, и собаки нет. Угрозы нет, понял?

Ну, не знаю, откликнулся Агрий. В смысле, заржал.

Оставив пустые споры с глупым животным, я зачерпнул полные пригоршни воды и поспешил к Филоное. Жаль, треть расплескал по дороге.

– Умоляю простить мою дерзость…

На лицо девушки пролился слабый дождь. Филоноя вздрогнула всем телом. Ресницы царевны затрепетали, глаза открылись. Из расширившихся черных зрачков плеснул ужас:

– А-а-а!

Я отшатнулся. Ткнулся спиной во что-то живое, сам чуть не заорал. С размаху сел на задницу, грозя Агрию кулаком. Занят Филоноей, я не заметил, как он подошел. Похоже, конь тоже решил принять участие в спасении царевны. Теперь он осторожно пятился, стриг ушами, косился на меня: «Чего это она? Мы ж помощники, мы из добрых побуждений…»

– Нет, не надо! Прочь!

Девушка вжалась спиной в камень утеса.

– Филоноя, это я! Все хорошо, все закончилось…

– Чудовище! Двухголовое…

Я, дурак, звонко хлопнул себя ладонью по лбу. Ну конечно: ужас, кровь, смерть, двуглавый пес-убийца… Упала в обморок, очнулась, а над ней две головы. И одна точно не человеческая!

– Не трогай меня!

– Филоноя, это я! Я и мой конь. Все хорошо, не бойся…

Медленно, стараясь не делать резких движений, я поднялся на ноги, отступил. Пусть сама увидит, поймет, успокоится. Чего я не ждал, так это плача. Царевна горько разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. Забыв все благие помыслы, я кинулся к ней, уже не думая, напугаю или нет. Упал на колени, обнял за плечи. Прижал к себе: тесно-тесно, словно мы пытались срастись воедино.

– Все, все, успокойся. Я с тобой, чудовища нет, оно ушло. Все закончилось, давай выбираться отсюда. Домой, домой, к твоему отцу… вставай, вот так…

Она слушалась, будто маленький ребенок. Не спорила, не кричала, лишь всхлипывала время от времени. Я помог ей взобраться на спину Агрию. Конь стоял смирно, даже присел, согнув ноги, желая стать пониже – помогал, как мог. Устроив Филоною впереди себя, я обнял ее. Царевна спрятала лицо у меня на груди.

– Не плачь, прошу тебя. Мы едем домой…

Она плакала, стараясь делать это как можно тише. Не умею я женщин утешать! От слез Филонои моя грудь сделалась горячей и мокрой. Царевна дрожала всем телом, как от холода. Дрожь то усиливалась, то ослабевала, но не исчезала до конца. Вдруг Филоноя так и не оправится до конца? Хорошо хоть, по сторонам не смотрит. Многое из того, мимо чего мы проезжали, я бы тоже предпочел не видеть.

Когда мы выбрались на дорогу, полого уходящую вверх, и следы бойни остались позади, я вздохнул с облегчением.

Когда мы покинули горный лабиринт, Филоноя всхлипнула в последний раз. Глубоко вздохнула, подняла ко мне заплаканное лицо:

– Откуда он взялся?

– Кто?

Я знал, о ком шла речь. Я не знал другого: что ей ответить. Вот и тянул время.

– Это был бог?!

– Не знаю. Я его не видел.