Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Не хочу. Только кто меня спрашивает?

Нас увидели, закричали, загомонили. Я не понимал ни слова. Филоноя высвободилась, соскользнула с коня, побежала навстречу. Металось пламя, металась по земле тень царевны – словно та не спешила к людям, а бросалась из стороны в сторону, уворачиваясь от стрел и дротиков. Девушка тоже что-то кричала, остановилась, обернулась через плечо. Повторила на критском наречии:

– Отец, я невредима. Он меня спас!

«Папа воинов в бой поведет…»

– Что с остальными?

Иобат в боевом облачении соскочил с колесницы. Хищно сверкнули наконечники копий: оружие царь оставил вознице.

– Все погибли, – ответил я. – Их убило чудовище.

– Химера?

Царь не сумел скрыть изумления.

– Нет, двуглавый пес.

– Он еще там?

– Нет. Не думаю, что он вернется.

Кажется, Иобат хотел спросить: почему я в этом уверен? Не спросил, передумал. Решения царь принимал стремительно, не тратя времени на колебания.

– Возвращаемся.

Как я понял по дороге, кто-то из свиты выжил. Прибежал во дворец, поднял тревогу. Пока собрали людей, вооружились, запрягли лошадей в колесницы – успело стемнеть. А тут и мы объявились.

Филоною, как она ни отбивалась, увели к дворцовому лекарю. Мне выделили покои для отдыха – и стражу за компанию. Я понимал, что никто не сунется в Чашу Артемиды посреди ночи. Завтра царь вышлет людей проверить. Пока они вернутся, пока царь примет решение…

В двери без стука вошли двое слуг. Расставили на столе медные блюда, кратер, чашу для вина. Когда они вышли, я потянул носом. Думал, после сегодняшнего кошмара мне кусок в горло не полезет. Ага, как же! Едва в ноздри проник запах жареной козлятины, в животе отчаянно забурчало. Я прикончил мясо, сыр с лепешками, выпил вино – все, без остатка.

Лег на ложе в уверенности, что не засну. В ушах звучали крики несчастных, которых заживо рвали на части. Хруст костей, торжествующий вой…

Когда я открыл глаза, в покои через узкое, похожее на бойницу окно вползал серый рассвет. Не желая пользоваться поганым горшком, я попросился у стражи на двор. Меня проводили в отхожее место: туда и обратно. Безмолвные слуги принесли воды для омовения и следом – завтрак. Со двора долетел шум. Приникнув к окошку, я увидел четыре колесницы и десятка два пеших воинов. Отряд выходил за ворота. Утреннее солнце пламенем горело на начищенной бронзе копейных наконечников, словно в руках у воинов было чудесное оружие богов.

Что мне оставалось? Только ждать.

Время текло нескончаемой рекой. Мутные илистые воды поглотили добычу, растворили в себе. Я бродил из угла в угол. Выглядывал в окно. Приседал, размахивал руками; ложился на пол, задирал ноги к потолку. Бродил. Выглядывал. Прилег на ложе; сам не заметил, как заснул. Не помню, что мне снилось. Проснулся я от того, что ужасный пес вернулся, ухватил меня зубами и тряс, желая вырвать руку из плеча.

Я вскинулся. Оттолкнул кого-то. Моргая, сел на ложе.

– Пошли, – приказал стражник. – Царь Иобат желает говорить с тобой.

Главный зал дворца тонул в сумраке.

Горели два факела у входа. Еще один, слева от трона, был укреплен в высоком бронзовом треножнике. Это не помешало мне оценить внушительность мегарона. В Эфире главный зал во время пира вмещал до двух десятков человек. В Аргосе – двадцать пять, не меньше. В ликийском мегароне легко собрались бы три десятка, а если потесниться, то и три дюжины.

Дедушка Сизиф говорил, такой большой зал есть на Крите, в Кноссе. Не знаю, не был.

Тени бродили по залу, сплетались телами. Превращались в Химеру, Гериона, в кого-то, чье имя и природу я не мог рассмотреть, как ни старался. Подсвеченный огнем сбоку, сидевший на троне Иобат Второй тоже казался двутелым – черный уголь, поджаристая лепешка.

Одна часть для костра, другая для насыщения.

Темные одежды скорби Иобат сменил на роскошный фарос из шерстяной ткани, окрашенной в пурпур. При скудном освещении казалось, что царь облит запекшейся кровью. Такую краску добывали из плодов теребинта. Верхний край плаща был перекинут через левое плечо, к подолу пришили медные гирьки.

В углу, лишенном факелов, стоял, тряс бородой советник Климен.

– Ты пришел ко мне за очищением, – произнес царь.

– Да, господин, – я встал на колени.

Иобат замолчал. Он молчал так долго, что я начал беспокоиться.

– Дочь все мне рассказала, – царь говорил, не повышая голоса, с четкостью прирожденного оратора. Когда он смотрел на меня, он смотрел сквозь меня, словно я был соткан из воздуха. – Ее спас не ты. Но ты привел ее в чувство и доставил домой. Я благодарю тебя.

«Ее спас не ты…»

И ветром, с далекого острова, голос Каллирои:

«Я сказала «он»? Нет, ты. Это все ты…»

Опасность. Я чуял ее, вдыхал острый пьянящий аромат. Опасность сквозила в мерцании факелов, в сквозняках, задувающих от двери к трону. Она копилась в зале, как сокровища в ларце. Вот-вот опасности станет больше, сверх меры. Тогда полыхнет радуга, явится Хрисаор – и мегарон взорвется от напора великанского гнева. Я этого не увижу. Судьба благоразумно уберет меня подальше.

– Я не заслужил благодарности, господин.

Моя глотка пересохла, как земля в зной.

– Заслужил, если я благодарю. Чего ты хочешь? Золота? Я дам тебе его. Земли? Я награжу тебя угодьями. Власти? Люди на твоей земле станут кланяться тебе. Говори, тебе ни в чем не будет отказа.

– Я хочу, чтобы ты меня очистил, господин. Скверна томит меня, скверна братоубийства. Проведи обряд очищения, прошу тебя. Это будет дороже золота и угодий.

Советник Климен переступил с ноги на ногу. Должно быть, хотел что-то сказать, но передумал.

– Я сказал, что тебе не будет отказа, – слова Иобата камнями падали в сумрак. Прыгали по воде ( раз, два, три! ), тонули, шли на дно. – Увы, ты вынуждаешь меня нарушить слово. Я не могу очистить тебя. Во всяком случае, не могу сделать это сейчас.

– Почему?

– В Ликии свои обычаи. Тот, кто просит очищения, должен заплатить за него.

И это царь, чуть не закричал я. Это правда царь? Скряга, рыночный торгаш!

– Я готов заплатить, господин. Но у меня ничего нет.

Послать гонца в Эфиру? Попросить у отца плату за очищение? Главк не откажет, Эфира богатый город. Но моря коварны, а корабли уязвимы. Станет ли Иобат ждать? Как я проживу в Ликии весь этот долгий срок? Кем? Жалким иждивенцем? И главное, кто согласится стать моим гонцом?!

Гермий, в отчаянии воззвал я. Податель Радости, услышь мои молитвы! Вопль души пропал зря. Боги не слышат изгнанников. Что же до обещанного покровительства, о нем можно забыть.

– Если у тебя нечем платить, – царь размышлял вслух, – у тебя все равно остается возможность рассчитаться со мной за очищение. Сослужи мне службу и я исполню твою просьбу.