Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

– Папа принес мне иголку! Острую иголку!

Я задрал голову. Надо мной ликовали, вопили от восторга три великана. С размаху я сел на песок, потому что колени ослабели, подогнулись. Три великана? Нет, ничего подобного. Это был один трехтелый великан.

Ребенок. Вышиной со скалу.

Он сделался меньше. Плюхнулся рядом, вертя дротик в пальцах второй левой руки. Земля содрогнулась от его падения. Дротик? Иголка, тут ты прав, громила. Хорошо, шило. Это если ты снова не вырастешь до небес, от радости. Тогда будет иголка.

Папа? С кем ты меня перепутал, чудовище?!

Безуспешно пытаясь укротить бурю чувств и вернуть ясность мыслей, я уставился на трехтелого. Я помнил, что говорила Сфено Горгона: имя, природа, возраст. Иногда у меня получалось, как с Гермием и Каллироей. С людьми не получалось никогда.

Имя я увидел сразу: Герион.

Ну да, ревет так, что оглохнуть можно. [13] Имя Герион означает «ревун».

Природа? В моих ушах шумело море. Вылизывало берег дочиста, катало гальку, стачивало шероховатости и выступы. Пенные барашки курчавились на волнах. Колыхались ленивые медузы, цветы мелководья. Слышно было глухо, видно было плохо. Казалось, насмешник-невидимка приставил мне к ушам две виты́е раковины, а в глаза плеснул соленым. Что это значит? У Гериона морская природа? Или я просто выдумщик, выдающий желаемое за действительное?

Возраст?

Дитя. У нас такие лежат в колыбели.

– Вы уже помирились? – спросила Каллироя.

Только теперь я увидел ее. Океанида стояла у берегового утеса, опустив к ногам корзину, сплетенную из ивовых прутьев, доверху полную стираной одежды. На губах Каллирои играла слабая улыбка. Боги, как она была похожа на Филоною! Нет, это Филоноя похожа на нее. Нет, это…

Боги, она была прекрасна.

Она была спокойна. Кто угодно поверил бы, что в моем появлении на острове нет ничего особенного. Что я жил тут всегда, днем и ночью.

…где ты, остров? Без тебя я сойду с ума. Увидеть Каллирою, остаться с ней навсегда – ничего другого я не желал с такой испепеляющей страстью. И с кристальной ясностью отчаяния понимал: слово «навсегда» – прах, пустые мечты…

Ужасная мысль пробила мое сердце насквозь как копье, брошенное сильной рукой. В прошлый раз я побывал на острове незадолго до смерти Алкимена. Перед чьей смертью я попал сюда сейчас?!

– Вы уже помирились? – повторила она.

– А мы ссорились?

– По-моему, вы ссоритесь десять раз на дню. Чего еще ждать от великанов? Ссоры доставляют вам удовольствие. Ты ушел, не оглядываясь, а он плакал. Скажу тебе по секрету, он заплакал только тогда, когда ты ушел. Заплакать раньше, – кивком головы она указала на Гериона, поглощенного игрой с дротиком, – ему не позволяла гордость. Весь в тебя: гордый, глупый, милый.

– Где мы?

– На Эрифии, – она обвела простор рукой. – На Красном острове.

– Кто он?

– Остров?

– Нет. Ты знаешь, о ком я говорю.

– Герион? Мой сын.

Океанида засмеялась:

– Наш сын. И ты еще спрашиваешь?

Я смотрел на Гериона, а видел Химеру. Что с того, что тела, составляющие дочь Тифона и Ехидны, разные, а тела, из которых состоит дитя-колосс, одинаковые? И Герион, и Химера управлялись своими слитыми воедино телами с ловкостью, вызывающей зависть. Единственно, на Химеру я смотрел со страхом и ненавистью, а на Гериона с любовью. Откуда во мне взялась эта любовь? Чужая, она была моей, верней, стала моей во мгновение ока. В ком ином трехтелый великан вызвал бы ужас не меньший, чем Химера. В ком угодно, только не во мне.

«Наш сын…»

Неужели слов Каллирои достаточно, чтобы я принял Гериона как сына? Или я принял его как сына, еще не зная об этом? А может, его принял как сына Хрисаор Золотой Лук, и этого хватило, чтобы во мне, Беллерофонте, где бы я ни находился, высвободилось место для любви, способное вместить великана?!

Мне принесли Гериона. Принесли внезапно, как падает на рощу летний ливень. Так Персей и его спутница принесли младенца в акрополь Эфиры. Младенца, которого приняли как сына и внука, не спрашивая родства, не задавая вопросов.

«Наш сын…»

Сколько месяцев прошло с моего последнего появления на острове? Я повернулся к Гериону. Он возвышался надо мной, как скала над прибрежным валуном. Судя по поведению трехтелого ребенка, его это нисколько не смущало. Хотя казалось бы, будь я Хрисаором, это я возвышался бы над ним как гора над скалой. Наверняка Герион привык именно к такому положению вещей. Он смотрел на меня, а видел, должно быть, отца-гиганта, рядом с которым и великаны сущие дети.

Да и я, глядя на него, видел мальчишку, не смущаясь разницей в нашем росте. Сын радовался отцовскому подарку после размолвки, ссоры, вероятно, даже наказания. Эти дети с пеленок начинают совершать подвиги, а может, океаниды носят беременность иначе, чем земные женщины. Или следует признать, что время на Эрифии, сокрытой в седой мгле Океана, идет как ему вздумается.

– Где он?

– Герион? Вот, перед тобой.

– Я не о Герионе. Где он ?!

Понять меня было сложно. Внезапное отцовство, свалившись как снег на голову, сделало меня косноязычным. Впрочем, Каллироя поняла. И ответила так, что я содрогнулся:

– Ты на западной оконечности острова, там, где луга. У нас новый пастух, ты передаешь ему стадо. Я сказала, что в этом нет необходимости, что лучше бы тебе остаться дома. Пастух управится сам, без понуканий. Но разве тебя, твердолобого упрямца, переубедишь? Ты хотел дать ему последние наставления, прежде чем доверить наших коров. Ты лбом сокрушал горы, доказывая, что без тебя пастух не сумеет даже крутить хвосты телятам.

– Новый пастух?!

– Эвритион, сын Арея. Я не знаю, как он попал сюда, на острова. Я не знаю, а он молчит. Он такой же скрытный, как и ты. Из тебя неделями слова не вытянешь. Ну и не надо. Я и так все о тебе знаю.

– Ты ничего обо мне не знаешь!

– Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, – улыбнулась океанида. – Настолько больше, что ты и вообразить не можешь. Можно сказать, я знаю о тебе все. При первой нашей встрече меня ослепили чувства. Вода принимает форму сосуда, я стала глупой влюбленной девчонкой, забыв, кто я, откуда родом. Я и сейчас, случается, забываю, кто я, когда ты обнимаешь меня. Но у меня было время все обдумать, вспомнить и сделать выводы.

– Ты не понимаешь!

– Это ты не понимаешь, – спокойно сказала Каллироя. В этот миг я с ледяной ясностью увидел ее возраст и задохнулся от осознания своей жалкой юности. – Это был ты. Здесь, со мной, все это время. Ты не понимаешь, он тоже не понимает.

– Кто?

– Хрисаор. Я сказала «он»? Нет, ты. Это все ты.

– Не понимаю, – решительно возразил я. – И никогда не пойму. Я скорее умру, чем пойму.

– Умрешь, – согласилась океанида. – И поймешь.