Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Ни в нижнем городе, ни при въезде в акрополь меня не задержали. Ночь спускалась на Эфиру, я был частицей ночи, дуновением ветра, щебетом птицы – чем угодно, только не человеком верхом на коне. Богиня сдержала обещание, мое доверие к ней вознаградилось сторицей.

Привязав Агрия в переулке, ведущем к источнику и торговым рядам, я пошел вперед. Сердце подсказывало, что богиня не подведет и сейчас.

Пегас ждал меня.

Пятьдесят три колонны.

Тридцать семь снаружи, шестнадцать внутри. Бараньи рога капителей. Легкость, изящество. Пентеликонский мрамор. Колонны уходят во тьму: роща, посвященная мертвецу. Стволы мерцают, отражают лунный свет. Черное и белое. Белое и черное.

Портик вокруг источника Пирена.

В роще бродит белая тень. Приближается к чаше фонтана, отдаляется. Я прислушиваюсь, рассчитывая уловить цокот копыт. Нет, не слышу. Неважно. Главное, Афина не обманула. Пегас здесь; я тоже здесь.

Все как шесть лет назад.

Третий раз я прихожу к источнику. Нет, четвертый. В первый раз я узнал, что не вышел из чресел Главка, а был принят в семью. Во второй раз я напоил своей кровью воду в чаше, прощаясь с Пиреном перед бегством из Эфиры. В третий раз я охотился на Пегаса, а встретил Афину.

Что случится сейчас? Что я узнаю, куда пролью кровь, кого встречу?!

Стою, медлю.

Луна прячется за облаками. Тень бледнеет, легко представить, что это вовсе и не конь. Я иду через площадь. Не прячусь. Сейчас он улетит.

Не улетает.

Фыркает. Слышу.

Чем это пахнет? Водорослями? Морем?

Океаном?!

Останавливаюсь. Стою. Журчит вода в чаше. Струйка взлетает, падает, окутывается брызгами. Пегас бьет копытом. Во время нашей прошлой встречи он сломал дубовую доску настила. Сейчас доска остается целой. Просто удар, предупреждение.

Я приближаюсь. Вот и колонны.

– Пегас?

Дышит. Сопит. Прядет ушами, даже отсюда видно.

– Иди ко мне, не бойся.

Если он начнет расти, ломая колонны, грозя обрушением крыши, я крикну ему, чтобы он прекратил. Помню, это помогло. Поможет ли теперь?

– Хочешь, я сам подойду?

Яростное ржание сотрясает мир. Гром копыт перепахивает площадь от края к центру. Вне себя от испуга, не понимая, что делаю, я падаю на колени. Вероятно, это и спасает меня. С разгону, не задержавшись ни на мгновенье, Агрий в прыжке перемахивает через хозяина – так, словно у Агрия тоже выросли крылья! – и мчится дальше, к источнику, портику, чаше.

К Пегасу.

– Агрий! Стой! Назад!

Впервые мой лев не слушается меня. Я звал чужого жеребца, шел к нему, предлагал дружбу. Я нанес Агрию обиду, как если бы ударил верного спутника копьем в самое сердце. Привязь? Агрий порвал ее легче, чем атлет рвет гнилую тряпку. Пегас? Сейчас этот белый наглец узнает, кто здесь вожак. И хозяин узнает, поймет, оценит.

Устыдится.

– Остановись!

Поздно. Ты стар, Агрий. Но даже верни тебе боги молодость, былую силу…

Пегас и не думает увеличиваться. Когда Агрий уже налетает на него, норовя вцепиться зубами в холку, крылатый конь быстрее молнии разворачивается к Агрию задом. Впервые вижу, чтобы конь двигался как верткий хорек. Боевой молот бьет вожака эфирских табунов в морду. В первый момент мне чудится, что копыто задело Агрия легче легкого, едва коснулось. Сейчас я кинусь между драчунами, растащу, успокою. У меня всегда получалось справляться с жеребцами, даже в период гона; это не первая драка, которую я разниму…

Не издав ни звука, Агрий падает как подкошенный.

– Агрий!

Забыв о Пегасе, бегу к своему коню. Падаю на теплое, еще не начавшее остывать тело, шарю руками. Ищу волшебное место: достаточно его тронуть – и Агрий шевельнется, встанет, с недоумением заржет, разбудит весь акрополь. Волшебства нет, конь мертв. Единственный в мире конь, которого я называл своим. Я был табуном, но это не в счет. Что же ты наделал, серый лев; что же я наделал, променяв тебя на Пегаса?

Мягкие губы тычутся мне в затылок. Жаркое дыхание гуляет по шее и плечам. Еле слышно постукивают копыта о доски настила. Вставай, говорят копыта, губы, дыхание. Вставай, не надо печалиться. Ослепнув от слез, я поднимаюсь, оборачиваюсь.

Пегас фыркает мне в лицо.

Я ничего не вижу. Мои ноги едва удерживают вес тела. Мне кажется, нет, я уверен, что это не Пегас. Это Агрий, верный Агрий восстал из мертвых. Сменил масть, сделался белым, обрел новую молодость, но остался прежним: тем, кто первым подставил мне свою спину, приглашая взобраться и рвануть галопом по весенней долине.

Обнимаю коня за шею. Прижимаюсь тесней тесного.

Пегас еле слышно ржет.

Давай, говорит он. Вот моя спина. Крылья? После смерти у душ вырастают крылья. У всех смертных душ, Агрий не исключение. Садись, всадник! Как-нибудь разместишься, крылья не помеха. Забирайся и рванем галопом по небу, как по весенней долине…

Хорошо, соглашаюсь я.

Достаю из-за пазухи золотую уздечку.

И впервые слышу, чтобы конь кричал как смертельно раненый человек.

– Что ты наделала?!

Гермий и не помнил, когда он в последний раз кричал.

– Зачем ты дала ему уздечку?

– Он поймает мне Пегаса, – Афина была непоколебима.

– Его не тронула Химера!

– Чепуха, случайность. При первой встрече она едва его не сожгла. Ты был для нее более лакомой добычей, вот она и кинулась за тобой.

– Его не тронула Гидра!

– Гидра была сыта, – отрезала Афина. Чувствовалось, что спор ей наскучил. – Когда змеи сыты, они ленивы и неагрессивны. Тебе ли этого не знать?

Копье указало на жезл Гермия.

– Его не тронул Орф!

– Ты сам говорил, что пес кинулся на него.

– Пес кинулся на ликийцев! Когда парень исчез…

Гермий осекся. Едва удержался, чтобы не зажать себе рот ладонями. Поделиться с Афиной известиями о Хрисаоре Золотом Луке? Великане, подменявшем жеребенка в смертельных опасностях? Нет, этого лукавый бог не хотел. Во всяком случае, сейчас.

Знание – оружие. Негоже расшвыриваться им попусту.

– Пегас тоже оставил парня в живых, – сменил он тему. – Помнишь? В первый раз, у источника. Пегас одного племени с Гидрой, Орфом, Химерой. Во всяком случае, сейчас, пока он не прибился на нашу сторону. Тебе ли этого не знать?

Было трудно удержаться и не вернуть Афине ее же подковырку. Отдав дань своей язвительной природе, Гермий сразу пожалел об этом. Сестра не из тех, кто покорно сносит насмешки. Если только кричать и язвить, мудрость превращается в твердолобость, а военная стратегия – в желание рвать и метать.

Вон, пальцы побелели. Как бы не метнула копье…

– Он поймает мне Пегаса, – прохрипела Афина. – Твоя хваленая хитрость мешает тебе ясно видеть то, что открыто для холодного разума. Ты придаешь этой козявке слишком много значения. Беллерофонт для меня всего лишь средство достижения цели. Орудие, такое же, как золотая уздечка. Откуда возьмется опасность в жалком смертном?!