Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

– Такое же, как уздечка?!

Нет, Гермий не выдержал. Благие намерения пошли прахом. Природа сына Зевса требовала жалить, как природа змеи или шмеля. Кто способен совладать со своей природой? Только не боги.

– Ты забыла, из каких цепей выкована твоя уздечка! Какими бедами эти цепи наградили Зевса, Геру, Таната?! Дед смертного ничтожества нашел для обрывка цепи отличное применение: держать бога смерти в подвале, вместе с колбасой и горшками меда! Теперь ты дала тот же металл в руки внуку. Ты уверена, что он воспользуется уздечкой так, как ты замыслила?

Афина молчала. Копье тряслось в руке богини, словно в руке глубокой старухи. Гермий знал: это не старость, это гнев. Бешеная ярость той, что родилась во всеоружии. Богини, не терпящей возражений, ибо она есть стратегия; глухой к поучениям, ибо она есть мудрость.

Впрочем, остановиться он уже не мог.

– Ты рассказала мне про уздечку. Открыла, из чего сковал ее Гефест. Будь ты в своем уме, ты не призналась бы мне в этом. Где твоя хваленая мудрость? В плену у гордости. Ты нуждалась в похвальбе, даже если всех твоих достижений – мастерство Гефеста и смутная возможность достичь цели. Вся эта погоня, поражение за поражением… Они выели тебя изнутри, как древоточцы. Богиня? Гнилой ясень, ты вот-вот рухнешь.

– Замолчи! Закрой свой поганый рот!

– Парня близко нельзя подпускать к таким, как Пегас. Не будь ты помешана на желании укротить этого крылатого мерзавца, ты бы поняла это раньше меня. Чудовища проявляют к нему странный, опасный интерес. Однажды парень признался мне, что был табуном. «Табун был я, – сказал он. – Я был табун. Я жаждал мести.» И замолчал: ему не хватало слов. Зато нам с тобой хватает, правда? Разве смертный способен говорить о табуне, горе, храме: «Это я!»?

– Мальчишка смертен. В том нет сомнений. Ты бессмертен, но и бессмертные гибнут в сражении. Не забывай об этом, Пустышка!

Случись эта встреча в храме, посвященном сестре или брату, в любой ипостаси, какую ни возьми – храм давно взорвался бы, изошел обломками и прахом от беспощадной схватки двух олимпийцев. Храм, часть бога, как сердце или мозг – часть человека, потребовал бы явить силу, и бог не сумел бы отказать, удержаться от боя.

По счастью, Гермий нашел Афину в Аргосе, в храме Кефиса – божества реки, иссушенной Посейдоном за неправедный, по мнению Колебателя Земли, суд. Поговаривали, что воды Кефиса до сих пор текут глубоко под землей, жалуясь на обиду, но Афину влекла сюда не возможность насладиться плачем реки. Богиня частенько навещала храм несчастного Кефиса, потому что здесь хранилась голова Медузы Горгоны, той, кого Афина удостоила своей сокрушительной ненависти.

Голова по просьбе, верней, приказу Афины была выточена циклопом-резчиком из лучшего мрамора, доставленного в Аргос с Тринакрии. Свойствами обращать живое в камень эта голова не обладала, зато у нее имелось иное, не менее превосходное качество – глядя на мраморную Медузу, Афина укрощала свои чувства, каменила их, возвращала ясность мыслям и вспоминала, что нет войны без побед, но нет и войны без поражений.

Неподалеку от облюбованного Афиной храма полумертвого божка, за городской площадью был насыпан земляной холм. Каждый аргосец знал, что здесь, под толщей грунта, хранится настоящая голова Медузы, добытая великим Персеем. Люди часто собирались у холма, устраивая празднества. Афина не ходила к холму никогда. В отличие от смертных, богиня знала, что голова в холме имеет с Медузой не больше общего, чем мраморная голова в храме Кефиса. Пляшите, аргосцы! Пляшите, листья древесные, чья судьба – сгнить в могиле или сгореть в пламени костра!

Говорят же вам: нет войны без побед, но нет и войны без поражений.

Если что-то и удерживало Афину, мешая кинуться на Гермия, так это военная стратегия. Составляя бо́льшую часть природы богини, она не до конца утонула в слепом бешенстве.

– Чудовища, Дева! – упорствовал Гермий, понимая, как он близок к поединку, и принимая этот риск. – Гидра, Химера, Пегас, Орф…. Что, если твое двуногое орудие однажды скажет: «Чудовища – это я!» Бог чудовищ, каково? Не решим ли мы тогда, что Химера – домашняя собачка, а Тифон – племенной бык в сравнении с новым ужасом?!

– Что я слышу?! Малыш обеспокоен грядущими битвами? Боится новых ужасов? Успокойся, войны – не твое ремесло. Оставь их бойцам, лети разносить новости. Бог чудовищ, надо же! Пегас у него – божество свободы, щенок из Эфиры – бог чудовищ… Язык без костей, мелешь что попало.

Афина отступила на шаг:

– Или ты чего-то не договариваешь?

Гермий едва не признался. Исполин Хрисаор, родной брат Пегаса; радужный дромос, подмена смертного бессмертным, плохо объяснимая связь мальчишки из Эфиры, великана с острова Заката и крылатого коня – все это чуть не слетело с его языка, как дротики, способные уязвить, поразить, убедить медноголовую…

Хорошо, шлемоблещущую Афину.

«Замолчи! – вскричала хитрость, рожденная вместе с лукавым богом. – Закрой свой поганый рот! У тебя нет прямых доказательств. Догадки, суждения, допущения, предположения – это не те гири, которые можно бросить на весы чужой мудрости. Напомни ты Афине, что первым взял парня под покровительство, еще тогда, когда тот был сопливым мальчишкой – и Афина сложит один и один, справедливо заподозрит, если не заподозрила раньше, что в этом деле у тебя особый интерес. Что ты помеха, соперник, ты пристрастен, у тебя на парня свои виды… Видел копье? Мудрость прикажет, военная стратегия метнет. Кто в силах противостоять Афине? Нет, иначе: кто рискнет противостоять Афине, если та обезумела в стремлении поймать неуловимое?!»

И эхом, последним отголоском:

«Она решит, что ты хочешь украсть жеребенка у нее. Любой бог так решит, ибо кража – твоя природа. Кто хочет украсть жеребенка, вероятно, хочет украсть и коня. Афина посчитает, что ты намерен сам овладеть Пегасом, сделать подарок Зевсу, заполучить все почести – и поэтому мешаешь ей. Ты станешь для нее препятствием, легконогий…»

– Химера, – сказал Гермий. – Парень собрался убивать Химеру. Мы избегаем встреч с дочерью Тифона, отец делает вид, что не замечает ее бесчинств. А приемыш Главка намерен ее прикончить. Тебя это не смущает?

Сказанное было отступлением, уходом от прямого столкновения. Задавая вопрос, Гермий уже знал, что ответит Афина.

Он не ошибся.

– Химера? – богиня рассмеялась, опустила копье. – Собрался убивать? Мало ли кто куда собрался! Иные собирались взойти на небо, переспать с Герой, свергнуть Зевса. Где теперь они, храбрецы? На небе? На Герином ложе? На троне отца? Нет, они в Аиде, терзаются и сожалеют. Арахна из Колофона хотела превзойти меня в ткачестве. Где теперь Арахна? Ловит мух в сети, скверная паучиха. Почему меня должна смущать очередная похвальба очередного глупца? Пусть тешит себя слепой надеждой. К чему разочаровывать его раньше времени? Если он добудет мне Пегаса…