Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Небеса откликаются. Во тьме вспыхивает пламя. Радуга, огнистая радуга! В ноздри врывается запах Океана: море, соль, водоросли. Едва заметный душок гнили. Изгибается пламенный лук, растет, рушится, соединяя миры и жизни. Сейчас радуга упадет на акрополь, источник, человека и коня, сшитых беспощадной нитью…

– Хрисаор! Не надо!

Дугой выгнув небо, лук превращается в сияющий тоннель, коридор из текучих сполохов. Исполинская арка соединяет Эфиру и Эрифию. На другом ее конце – Хрисаор. Великан воздвигся под облака. Тускло горит доспех, в руке меч, золотой как уздечка, как цепи, выкованные для Зевса.

– Уходи! Беги!

Стремительно удлиняясь, золотая уздечка – цепь, удавка, змея! – отращивает третий конец. Ныряет в радужный коридор, с шелестом, похожим на шипение, устремляется к Хрисаору.

«…старый хитрец набросил на Таната эту цепь. Сказать по правде, он не знал заранее, что случится. Но цепь на его счастье почуяла бессмертного…»

Почуяла. Бессмертного.

– Руби ее! Руби…

Поздно.

Скользнув в узкую щель под шлемом, выше края нагрудника, золотая гадина туго захлестывает шею великана. Затягивает кольца. Я давлюсь криком, храплю как загнанная лошадь. Это меня душат скользкие змеиные объятия. На моей шее смыкаются они. Мою морду стягивает уздечка. Врезается в шкуру, лишает сил, не позволяет вздохнуть полной грудью, расправить крылья, взлететь. Мою руку от запястья до плеча обвил подарок Афины: сковал движения, подбирается к горлу…

«…сама собой она обвилась вокруг бога, сковав его по рукам и ногам. Вырваться Танат не сумел…»

Твоя сказка, дедушка. Она ожила.

Душит.

Три тела сотрясает дрожь. Лихорадочный озноб. Три сердца колотятся, бьются в унисон. Три как одно. Одно как три. Так и должно быть. Так не должно быть.

Только не так!

Задыхаюсь. Задыхаемся. Темнеет в глазах.

Свободной рукой, не глядя, выхватываю из-за пояса нож. Пальцы сжимают ореховую рукоять. Когда-то я сам ее выточил. Нож острый. Очень острый. Взмах. Скрежет.

Визг металла о металл.

Ярость и шипение. Бронзовое лезвие щербится о взбешенное золото. Или это в ушах шумит? Словно нырнул, едва отплыв от берега, и слышишь под водой, как прибой таскает прибрежную гальку: шшшух-х, шшшух-х.

Ухожу на глубину. Звуки глохнут, водная толща давит, давит. Качают, качают теплые волны. Баюкают. Тону, тону, погружаюсь. Было темно, делается темнее. Во тьме распахивается щель: рана? разрез? Из щели исходит мутный свет. Тянусь навстречу. Вижу…

Бог? Человек?

Плывет, расплывается. Ну да, ведь я смотрю на него из-под воды.

Хрисаор?!

Кто бы он ни был, мужчина склоняется надо мной. Нет, это не Хрисаор. Лицо словно вырезано из ясеня: жесткое, сосредоточенное. Льдистый взгляд убийцы. Рассеянный, скользящий – живое противоречие жесткости лица. Левый глаз слегка косит. Незнакомец молод, если он и старше меня, то вряд ли намного. Лоб выбрит до самого темени. Абант? Мужчина поворачивает голову, как если бы его окликнули, и я вижу – голова выбрита вся, целиком. Нет, не абант.

Незнакомец исчезает, превращается в блик, тусклый блеск. Что это? Хищный изгиб: радуга?! Меч. Кривой клинок сжимает крепкая жилистая рука бритоголового, похожая на лапу насекомого. Меч завораживает, приковывает взгляд. Так могла бы блестеть и выгибаться сама Смерть, прими она облик меча. Смерть похожа на меч, меч похож на серп. Вряд ли им жнут ячмень или пшеницу. Этот клинок предназначен для иного. Ничто не устоит перед ним: дерево, бронза, камень, плоть смертная или бессмертная.

Меч приближается. Целится в меня остро заточенным концом. Так остро, что в сравнении с ним мой нож – тупая деревяшка. О, я знаю тебя, бог с серпом! Ты Танат, исторгающий души. Пришел за мной, да? Делай свою работу, Железносердый! Я не Сизиф, мне ни сковать тебя, ни обмануть. В любом случае твой меч лучше золотой удавки. Только сделай это быстро, молю тебя!

Бросаюсь навстречу мечу.

Я думал, умирают легко. Если пришел Танат, откуда взяться боли? Я ошибся. Боль, какой я не знал ранее, пронзает меня. Режет, кромсает, разрывает на части.

Кричу.

Тьма горячей ладонью закрывает мне рот.

Звезды. Искры в ночном небе. Роща. Белые стволы из пентеликонского мрамора. Угольные тени. Каменная чаша. Серебряные блики луны на черной воде. Еле слышно журчит источник.

Ржание.

Подавшись назад, Пегас в раздражении мотает головой. С конской морды безвольно свисает обрывок золотой уздечки. Падает наземь. Вяло шевелится: змея подыхает.

Замирает.

Второй обрывок соскальзывает с моей руки, падает под ноги. Нет, не шевелится. Отшвыриваю его подальше носком сандалии. Три! У уздечки было три конца! Где третий? Вскидываю взгляд к небу. Радуга исчезла. Хрисаора нет. Запах Океана расточается в воздухе; порыв ветра, налетев с запада, развеивает его, уносит прочь.

Нас с Пегасом разделяет пять шагов.

– Мы живы, – шепчу я. – Живы.

Не знаю, жив ли Хрисаор. Надеюсь, что да.

– Все хорошо. Все закончилось.

Делаю шаг к Пегасу. Мы оба делаем шаг навстречу друг другу. Я кладу руку на горячую, потную шею коня. Ощущаю биение могучего сердца, как будто оно бьется в моей груди. Бьется часто, сильно, но не колотится как безумное. Пегас фыркает. Его дыхание пахнет водой, омывающей берег далекой Эрифии. Оно касается моей щеки, будто ладонь Каллирои.

Да, я понял.

Одним движением, как сотни раз взлетал на спину Агрия, я взлетаю на спину Пегаса. Это я-то взлетаю? Это мы взлетаем! С тугим хлопком распахиваются огромные крылья. Еще миг назад никаких крыльев не было, и вот они есть. Земля уходит вниз, косо опрокидывается боком, как миска, упавшая со стола.

Лучший миг в моей жизни. Умирать буду, вспомню.

Ночь бьет в лицо.

Струится, проносится мимо, остается за спиной. Взмахи крыльев ровные, мощные: выше, еще выше! Земля далеко. Начался новый потоп, чаша земли до краев полна лунного молока, припорошена сажей теней. Что это? Неужели это называется небом?! Сияющие глаза звезд широко распахнуты. Звезды в изумлении: Кентавр, Орион, Плеяды. Среброликая Селена, отдернув кисею облаков, улыбается, провожает нас взмахом руки.

Ночь, ветер, звезды.

Свобода! Летим.

Пегас ловит ветер. Крылья хлопают, как паруса «Звезды Иштар» и «Любимца ветров». Я чувствую небесные течения кожей, мышцами, сердцем. Я седлаю Пегаса, Пегас седлает потоки воздуха, как морские волны – пологие, но быстрые. Бывают ли такие в море? В небе бывают, это точно.

Плывем. Парим.

Пегас лишь изредка взмахивает крыльями – небрежно, с ленцой, подправляя курс. Закладывает широкий круг. Нет, спираль. Плавный спуск. Лунное молоко под нами покрывается рябью, будто озеро под порывом ветра. Отчетливей проступают пятна сажи. Глаза слезятся, я моргаю.