Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Сейчас на фибуле летел всадник на крылатом коне.

Я не удивился. Привык.

– Все складывается, мама. Обломок ползет к обломку, обрывок к обрывку. Слипаются, срастаются. Хорошо, не все, но многое, больше, чем я знал до того. Мне страшно, мама…

Дрожат звезды над Килленой. Плеяды спустились ниже, грозя земле катастрофой, венцом легли на вершину горы. Майя, дочь Атланта, слушает сына, вздыхает.

– Они ровесники, мама. Пегас и Хрисаор – день в день, миг в миг. Жеребенок? Раньше я не видел точного возраста парня. Век смертных краток, смутен для взгляда бессмертного. Сегодня увидел, мама. Тень, понимаешь? Призрак чего-то большего, стоящий за жеребенком. Я и предположить не мог, что это большее настолько велико. Больше великана, выше, шире в плечах…

Гермий ворочается с боку на бок. Бог забился в пещеру, в которой однажды родился. Считай, вернулся в материнскую утробу. Толща камня скрыла легконогого сына Зевса. Небесному светилу нет пути в недра вздыхающей тьмы. Разве что крохотное мерцание вползет на шаг от входа, ночным мотыльком залетит слабый трепещущий луч. Но мать всегда видит сына, где бы тот ни прятался.

– Эти трое, да. У источника их соединили уздечка и радуга. Золотая уздечка, дитя цепи, выкованной для таких, как я. Огнистая радуга: золотой лук, хвост и грива из мятущегося пламени. Лук Хрисаора, грива Пегаса. Что здесь от эфирского мальчишки? Радуга вспыхивает и гаснет. Жизнь начинается и заканчивается. Смертность, мама, временность, конечность. Вот что здесь от него.

В корнях горы возникает тяжелый нутряной гул. Горе невмоготу слышать про временность и конечность. Век гор долог, но не вечен.

– Они ровесники, мама. Братья? Про двоих мне известно: братья. Про третьего болтали, что он тоже сын Посейдона. Дядюшка любвеобилен, сыновей у него, что волн в море. Запомнить всех женщин, родивших от Черногривого, невозможно. Забыть одну из них не под силу даже мне.

Гермий приподнимает голову:

– Мама, жеребенок – сын Медузы? Один из трех?!

Плеяды молчат. Слушают. Содрогаются.

Звездная пыльца осыпает Киллену.

Лукавый бог вглядывается в толщу свода. Глаза Гермия слезятся от напряжения. Бог хочет провидеть скрытое от взгляда бессмертного, для этого нужна темнота и покой.

– Как он попал в Эфиру, мама? Кто принес его Сизифу? Я еще не знаю, но уже догадываюсь. Это в моей природе: путать и распутывать нити. Перед тем, как уздечка лопнула, мне померещилось…

– Мне почудилось, мама…

Афина лежит на старом заброшенном жертвеннике. Кизил и терновник, сомкнув ряды, стерегут покой богини. Пожелай дочь Зевса, и камни жертвенника стали бы мягче пуха, но Афине не до удобств.

На сердце давит камень тяжелее, ребристей.

– Перед тем, как уздечка лопнула, мама, я увидела призрак.

Мать молчит, мать все понимает. Метида пожрана, поглощена Зевсом; рассудительное «я» жены растворилось в грозном «я» мужа. В какой-то мере, обращаясь к матери, Афина обращается к отцу. Дева надеется, что отец не слышит. Дева надеется, что отец услышит.

Она сама не знает, чего хочет.

«Прекрасна была Метида-Мысль, дочь седого Океана, – слышится Афине голос Гермия, видится его пляска вокруг алтаря. – Прекрасна была Метида, богиня разума, прекрасна и мудра. Кто сказал Зевсу, что носит дитя от него? Метида! Кто сказал Зевсу, что это дитя превзойдет родителя? В такой мудрости есть что-то, непостижимое для меня…»

Всякая мысль для Афины – мать.

– Призрак, мама. Видение. Персей с серпом Крона в руке. Не сразу я поняла, что он – призрак. Так ясен, так страшен, так неотвратим. Вот что удержало меня: Персей. Иначе я бы бросилась к Пегасу, вмешалась, укрепила бы силу уздечки своей собственной мощью. Но Персей…

Афина садится на жертвеннике:

– Я клялась черной водой Стикса не вмешиваться в жизнь Персея. Весь Олимп клялся, включая отца. Клятва вяжет по рукам и ногам крепче золотых цепей. Я не вмешалась, а потом было поздно. Уздечка лопнула. Цепь, выкованную Гефестом, не смог порвать отец, для этого понадобился Бриарей-Сторукий. Кто порвал уздечку? Не мальчишка же, в конце концов?! Даже обрывок цепи, удерживавший Таната в подвалах Сизифа, обладал мертвой хваткой. Его с трудом одолели два бога, война и смерть, Арей и сам Танат, объединив усилия…

Мать не отвечает. Метида заключена в каждой мысли, рожденной разумом, но мысли, содержащей ответ, не способна родить вся мудрость Афины.

– Кто порвал узду? Персей? Призрак Персея?! Память о Персее, вспыхнув подобно радуге? Уздечка связала всех троих: мальчишку, Пегаса, великана на том конце радужного лука. Я так ошалела от явления Персея, что не успела как следует рассмотреть великана. Доспехи, шлем, похожий на мой – вот и все. Дура! Слепая дура! Где была моя мудрость? Моя стратегия?! Мама, отец поглотил тебя. Меня поглотил призрак Персея, пожрал всю, без остатка, завладел моим вниманием…

Афина бьет кулаком по жертвеннику. Камень трескается.

– Мудрость боится случайности. Военная стратегия – непредвиденного. Персей был тем и другим. Чья ты, память о Персее, воздевшем серп Крона для рокового удара? Кому ты принадлежишь? Пегасу? Мальчишке? Великану?! В ком ты прячешься, где хранишься?..

Богиня запрокидывает голову. Кричит в темное небо:

– Неужели в радуге?!

– Радуга, мама.

Гермий садится на холодном полу пещеры. Прижимается спиной к стене:

– Огнистая радуга. Дромос из мира мертвой жизни в мир жизни живой. Нет, чепуха, я не прав. Я иду на поводу у общепринятого: все Дромосы связывают одно место с другим. Но жеребенок бродит с места на место. Радуга безошибочно находит его, где бы он ни был. Этот Дромос привязан не к местам, а к носителям: Хрисаору и Беллерофонту. Коридора нет, если нет беды, смертельной опасности. Получается, бо́льшую часть времени радуга не соединяет, а разъединяет носителей, делает их встречу невозможной. Три брата, сыновья Посейдона и Медузы Горгоны. Двое связаны радугой…

Кулак бьет в стену:

– Почему радуга не связана с Пегасом? Только потому, что у радуг два конца?!

Киллена дрожит. Звезды готовы осыпаться с небес на землю.

– Успокойся, – велит Гермий себе. – Гнев туманит разум. Пегасу до сих пор не угрожала смертельная опасность. Наши жалкие потуги его поймать – не в счет. Впервые Пегас угодил в беду у источника Пирена. Только ли уздечка связала троих? Может быть, радуга сделала то же самое?!

Пальцы лукавого бога играют с жезлом. Наматывают змей кольцами, словно локоны красавицы, дают сползти с гибкой опоры.

– Афина могла бы помочь. Я нуждаюсь в мудрости и стратегии. Но мудрость Афины ослеплена желанием укротить Пегаса, одержать над ним победу. Во мне эта мудрость видит помеху, если не соперника. Стратегия не позволит Афине сотрудничать со мной. С братом? Самая тупая стратегия отлично знает, чем кончается такое сотрудничество между олимпийцами. Нет, Афина не согласится, можно даже не спрашивать. Жаль, очень жаль…