Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Если герой приходит, все бывает.

– Выпьем? – спросил отец.

Я кивнул.

Выпили. Я пил, не разбавляя, отец разбавлял на треть. Он уже был слегка под хмельком. Меня хмель не брал. В сердце пел полет на Пегасе, вино омывало его, бессильное навредить, приглушить, подмыть корни. Так морская вода не имеет силы подмыть основание береговой скалы – и лишь разбивается об утес, бежит назад клочьями пены.

– Мой сын, – сказал отец. – Взнуздал Пегаса.

Я содрогнулся. С недавних пор слово «взнуздал» будило во мне великий ужас.

– Летал в небе, – отец не заметил моей дрожи. Он был счастлив и пьян. Сейчас Главк Эфирский выглядел старше своих лет. – Мой сын. Помнишь, как ты спросил меня: «Папа, а на лошадях по-другому ездить можно?» Я не понял, а ты объяснил: «Ну, не на колеснице.» Если бы кто-нибудь сказал мне в тот момент… Выпьем?

Я кивнул.

– Мой сын.

– Да, отец.

– Ты всегда был моим сыном. Всегда будешь. Знаешь?

– Знаю, отец.

Смог бы я назвать отцом Посейдона, доведись нам встретиться? Не уверен. Главка я называл отцом легко, произнося слово раньше, чем вспоминал его смысл. Я сделал бы это, даже если бы мне отрезали бы язык. Есть вещи, которые происходят сами собой.

Мы сидели в мегароне: темном, пустом. Я на скамеечке, отец на краю возвышения, где стоял его трон. После дворцовых залов Аргоса и Ликии наш мегарон казался мне маленьким, тесным, уютным. Перед тем, как выпить очередную чашу, мы плескали на пол долю богов. Не знаю, кого из олимпийцев я восхвалял, благодарил. Гермия? Он направил меня к Афине. Афину? Она дала мне уздечку. С другой стороны, богиня не произнесла ни слова лжи. «Уздечка сама знает, что ей делать, – сказала Афина. – Твое дело – сократить расстояние между тобой и Пегасом, чтобы уздечка почуяла и смогла дотянуться… Зови Пегаса и держи уздечку. Это все, что от тебя требуется.» Честные слова. Я сделал все, что от меня требовалось. А потом, кажется, сделал то, чего не требовалось.

Что же я сделал? Я ли сделал это?!

«Награда превзойдет твои самые смелые ожидания,» – пообещала Афина. Я летал на Пегасе. Вернувшись, я не стал запирать его в конюшне. Можно ли запереть свободу? Закрыв глаза, я продолжал видеть глазами Пегаса. Сидя на скамье, летел там, где сейчас летел он. Знал: если позову, он вернется. Это ли не награда? Разве она не превзошла мои самые смелые ожидания? Разве Афина не сказала чистую правду?!

Тяжела ты, правда богов.

Я плескал из чаши их долю, стараясь не задумываться. Это было легко. Вероятно, я лгал себе, когда говорил, что хмель меня не берет.

– Отец, – спросил я. – Ты видел Таната?

– Бога смерти? – Главк хрипло рассмеялся. – Я жив, значит, не видел.

– Танат три года сидел в нашем подвале. На цепи у дедушки. Дедушка никогда не водил тебя посмотреть на Таната?

– Водил, – голос отца дрогнул. – Говорил, это пойдет мне на пользу. Сам он спускался к Танату так часто, что мы беспокоились. Задерживался подолгу, наверное, беседовал. Я ходил с ним к Танату трижды.

– Дедушка брал факел?

– Да.

– Ты видел лицо Таната?

– Да.

– Опиши мне его.

– Не хочу. Не стану.

– Тогда я опишу тебе Таната, – я зажмурился, вспоминая. – Черты красивые, но жесткие, резкие. Кажется, что лицо вырезали из ясеня, а может, из оливы. Наставник Агафокл учил нас, что олива и ясень тверже дуба.

– Это правда, – согласился отец.

– Глаза – две льдинки. Взгляд рассеянный, скользящий. Он вроде бы не смотрит на тебя, но заглядывает прямо в душу, вбирает жертву целиком. Один глаз косит.

– Левый? – спросил отец.

– Левый. Голову бреет наголо. Да, еще меч. Кривой меч.

– Похож на серп?

– Очень похож. По-моему, это и есть серп.

– Где ты видел Персея? – спросил отец. – В своих странствиях?

– Персей? Какой еще Персей? Это Танат Железносердый!

– Это Персей Убийца Горгоны. Не скажу, что мы часто встречались. По-моему, он избегал меня с тех пор, как в нашем доме появился ты. Выпьем?

Мы выпили.

– Тебе было два года, когда я случайно застал Персея в Аргосе, – отец вертел чашу в руках. – И шесть, когда я приехал в Тиринф по делам. Твой дед велел съездить, я не хотел. Думаю, Сизиф нарочно послал меня: желал узнать, как Персей примет Главка. Персей меня принял, как полагается, самым достойным образом. Но говорил он со мной недолго. На пир не явился, сказался больным. Это он-то?! Не знаю болезни, которая рискнула бы напасть на Персея. Голова брита наголо, левый глаз косит. Лицо – деревянная маска. Ты очень точно сказал: его взгляд вбирает тебя целиком. На кого бы ни смотрел Персей, он смотрит как на жертву.

– Меч, – напомнил я.

– Этот меч всегда у него на поясе. Кривой серп. Болтают, что он даже спит с мечом. Это серп Крона, им Персей отсек голову Медузе. Боги оставили ему меч в подарок, как залог клятвы.

– Какой клятвы?

– Не слышал? Боги не вмешиваются в жизнь Персея. Так Олимп благодарит героя за совершенный им подвиг.

– Не вмешиваются? Не делают ему ничего хорошего?

Вот так подарочек, ужаснулся я.

– Не делают ему ничего плохого, – отец сдвинул брови, нахмурился. – Я считаю, это отличный подарок.

«Главк Эфирский умрет бездетным!» – вспомнил я. И сразу же: «Зови Пегаса и держи уздечку. Это все, что от тебя требуется.» Правота слов отца сделалась для меня несомненной. Если бы я дал себе труд задуматься, я бы понял это сразу.

– Это не мог быть Персей! – возразил я. – Я умирал, я был на шаг от порогов Аида. Перед смертью к людям является Танат! Почему ко мне явился Персей?

– Ты умирал? Когда?!

– Когда укрощал Пегаса.

– Это было так трудно? – отец смотрел на меня с сочувствием.

– Очень, – я решил не вдаваться в подробности. Главку незачем знать про золотую уздечку и огнистую радугу. – Я был уверен, что это Танат. Персей? Нет, не могу поверить.

– Видения, – отец разлил вино по чашам. Разбавлять не стал. – Предсмертные видения. В них тебе может явиться кто угодно. Персей, Танат, Афродита нагишом. Однажды я так напился, что чуть не умер. Знаешь, кто мне мерещился? Твой дед. Он превратился в летучего барана. Летел, блеял, а на спине у него сидели мальчик и девочка. Представляешь? Утром я рассказал ему свой сон. Сизиф так отделал меня палкой, что я три дня не мог ни лечь, ни сесть. Ты видел Персея? В сравнении с бараном это пустяки.

– Пустяки, – согласился я.

– Мой сын, – отец осушил чашу до дна. Налил снова. – Взнуздал Пегаса. Летал в небе. Мой сын. Ты всегда был моим сыном. Всегда будешь. Знаешь?

Я кивнул.

Что-то блеснуло у меня на плече. Я опустил взгляд: да, фибула. Дар моря, память детства: возможно, подарок того, кого я вряд ли назову отцом. Мегарон оставался темным, но серебряная заколка поймала и отразила луч невидимого солнца. Мой сын, говорил ее блеск.