Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Все делается неправдоподобно резким. Земля – черно-белый рисунок углем по известковой побелке. Или наоборот, известью по углю. Вдруг это уже какая-то другая земля? Не та, на которой я прожил девятнадцать лет? Земля богов? Титанов? Чудовищ? Может, для людей на ней больше нет места?!

Ты так видишь мир, Пегас?!

Пятна и полосы, лужицы света складываются воедино, обретают рельеф и объем. Змейка каменистой дороги отблескивает чешуйками серебра. Тянется через перешеек. По обе стороны играет бликами море. Храм кажется маленьким, игрушечным. Скалы напротив храма – складки смятого одеяла на краю ложа. Я даже вижу расселину, где мы с отцом прятались от Химеры.

Все, кроме Пирена.

Я помню. Я не забыл, зачем вернулся.

Перешеек и храм исчезают, тают позади. Пегас завершает круг. Мы летим на юг. Дорога вьется узкой лентой некрашеного полотна. По краю – кайма тени. Оглядываюсь, но Эфиры не вижу. Дом, акрополь, источник. Меня принесли неизвестно откуда, но меня принесли на родину! Отец, мать. Дед. Братья.

Память о мертвых. Память о живых.

Любовь к тем и другим.

Холмы – кучки песка в ладонь высотой. Измочаленные стволы сломанных деревьев. След гигантской стопы: осыпался, оплыл, но все еще видим. Особенно с высоты. Здесь я, упрямый беглец, спугнул олененка. Здесь на меня бросилась львица. Тут вспыхнула огнистая радуга и Хрисаор пришел мне на выручку.

Помню.

Мерцают широкие выпасы, похожие на мирный залив. Провал ущелья, подъем в долину: амфора с кривым горлом. Вот-вот мелькнет колесница с двумя мальчишками. Вознесется по склону, нагонит табун, расползшийся ордой муравьев, козявок-конокрадов, утомленных попытками сбить табун вместе…

Делиад. Помню.

Костер на опушке леса. Горит сейчас, как и раньше. Живой охристый язычок в застывшем черно-белом мире. Машу костру рукой, не надеясь на ответ. Милитад, Фотий, вам не спится? Этой весной вы встретили меня как родного. Два года назад вы не желали со мной знаться. Братоубийца, я не виню вас.

Алкимен, не вини меня. Я и так круго́м виноват.

Дорога на Аргос. Леса по обочинам. Кроны деревьев сливаются в бугристую шкуру. Затопленные луной, засеянные колючими лучами звезд поля. Редкие городки и селения. Дома похожи на грубо обтесанные камни. Отбрасывают резкие, обрезанные по краям тени. Здесь я спросил дорогу и свернул к Тиринфу. Тусклые блики: болотная вода? Что движется меж бликов? Многоглавая тень?

Ты не тронула меня, Гидра. Помню.

Крепостные стены. Высокие; впрочем, это с земли они высокие. Если глянуть с небес: детская постройка. На аргосской стене Циклоп убил ванакта Мегапента. На аргосской стене я убил Циклопа. Отсюда меня отправили в Ликию. Сказали: плыви, если хочешь остаться жив. Умолчали, что отправляют на смерть.

Помню. Все помню.

Вот она, моя жизнь. Семнадцать лет на Пелопоннесе. Два года странствий. Вся жизнь за одну ночь? Спасибо, Пегас. Без тебя я никогда бы не увидел свою жизнь с высоты птичьего полета. Ты летаешь быстрее ветра, Пегас, быстрее хода времени. Из прошлого – в настоящее. Из сегодня – во вчера. Из тогда – в сейчас.

Память памятью, а надо жить дальше.

Конь делает лихой разворот в воздухе. Сердце ёкает в груди, ухает в пропасть. Мы еще полетаем с тобой, Пегас. Мы вдвоем, ты и я. Одни в бескрайнем мире, над спящей землей.

Но сейчас нам пора в Эфиру.

Площадь была полна народа.

Стояли в переулках, в торговых рядах. Держали факелы. Ветер трепал пламя, как пес тряпку, рвал в клочья. Люди молчали. Столько людей, и все молчат! Если зажмуриться, можно счесть, что никого нет. Дыхание, вырывающееся из ртов и носов – шум моря. Я на Эрифии, соленые воды омывают берег. Недвижный утес – это Хрисаор. Сейчас из дома выйдет Каллироя с корзиной белья, выбежит радостный Герион, запустит три гальки по водной глади…

Я открыл глаза.

– Мой сын! – возгласил Главк Эфирский. – Счастливый день! Мой сын вернулся!

Счастливая ночь, подумал я.

Отец стоял в десяти шагах от меня, нас разделяла чаша. Фонтанчик плясал бойчей обычного: должно быть, Пирен тоже радовался приходу отца.

Над моим плечом фыркнул Пегас. Конь вел себя спокойно, не раздражался присутствием толпы. Увеличиваться в размерах он не собирался. Я вспомнил, как это было, когда колонны ломались сухим тростником, а крыша норовила съехать набекрень – и порадовался достойному поведению Пегаса.

Конь фыркнул еще раз: должно быть, Пегас смеялся над моими глупыми мыслями. Почти без разбега он взмыл в черные небеса, растворился в темноте. Я не препятствовал. Тайное знание дрожало во мне. Звенело натянутой струной под пальцами кифареда. Если я захочу, позову, Пегас вернется. Это так же точно, как то, что я способен шевельнуть пальцами, топнуть ногой, наклониться и поднять с земли камешек.

Золотая уздечка? Цепи нам не нужны.

– Мой сын! – отец плакал. Впервые я видел его плачущим. – Мой сын вернулся! Мой сын герой! Вся Эфира гордится наездником, укротившим Пегаса! Это я-то лошадник? Мой сын, вот кто настоящий лошадник!

– Изгнанник, – напомнил я. – Я изгнан, я запятнан убийством. Отец, прости! Я бы не посмел вернуться…

– Запятнан? Ты?!

Властным жестом отец велел мне молчать:

– Разве крылатый Пегас допустил бы к себе человека, испачканного скверной? Носил бы такого в поднебесье? Да он бы убил сквернавца, не отходя от источника! Не говори мне больше о скверне, сын мой Гиппоной! Ты чище снегов на вершине Олимпа!

– Он чист! – откликнулась толпа.

– Герой!

– Укротитель Пегаса…

– Гордость Эфиры!

– Филомела-красильщика убил. Пьяницу…

– Телефу голову проломил!

– Ликаону опять же…

– Алкимена прикончил, дротиком…

– Пегас?

– Какой Пегас? Главкид [19] Главкид – сын Главка, в данном случае Беллерофонт. , младший…

– Вот дурья башка! Ему про Пегаса, он про Главкида…

– Нигде такого нет. Только у нас, в Эфире…

– Не всякому дано!

– Не всякому дано побывать в Эфире!

– Слава!

– Ксесиас ! [20] «Многие лета!» (греч.).

– Слава в веках!

Рядом с отцом рыдала мама. Утирала слезы краем плаща. Я помнил этот плащ, верней, темное покрывало. Оно было на матери, когда она смотрела в трапезной, как я ем кашу, сдобренную козлятиной. Я еще сдуру решил, что в каше яд.

Прости, мама.

– Завтра мы вознесем благодарственные молитвы богам! – отец вернул самообладание. Вскинул голову, воздел руки к луне, серебряному лику Селены. – Бывает ли такое, чтобы смертный летал на Пегасе? Если герой приходит, все бывает! Я устрою великое жертвоприношение! Великий пир! Люди, радуйтесь: герой пришел. Мой сын…

Толпа ответила таким ревом, что кружи сейчас над нами Пегас – навернулся бы с небес на землю. Точно вам говорю, упал бы. Скажете, не бывает?