Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Стрела бы ее не остановила.

Пегас свечой прянул ввысь. Ветер плетью хлестнул по лицу, вышибая из глаз слезы. В вышине проступил смутный призрак радуги, опасно наливаясь огнистой плотью.

– Нет!

Львиные зубы клацнули вдогон. Козьи рога – острее копий, хищный драконий изгиб! – едва не вспороли Пегасу живот. Напоследок нас попыталась достать змея, но копыто Пегаса с маху ударило по плоской башке, отшвырнуло прочь.

Жаль, голова у змеи оказалась крепче, чем у Агрия.

Пегас заложил крутой разворот, лег набок. Тяжелый чехол соскользнул с конской спины и повис на трижды благословенном ремне. Я чуть не упал с коня под весом опасного груза. Если бы не врос , точно упал бы. Из колчана просы́пался дождь стрел: сейчас он не ранил бы и случайную пичугу. Лук сделался бесполезен, я отшвырнул его. Пустой колчан отправился следом.

Ничего лишнего!

Стрелы были нужны для малого дела: отвлечь Химеру от Гермия, дать богу время сбежать на тайные тропы подземного царства. Теперь настал черед дела большого.

Химера тоже развернулась – шире нашего, но пожалуй, быстрее. Понимая, что трачу зря драгоценные мгновения, я все же не удержался, бросил взгляд ввысь. Радуга поблекла, выцвела как дешевый застиранный пеплос, но исчезнуть не спешила.

Ждала.

С земли дальним, еле слышным шепотом прибоя несся шум – нестройный хор голосов. Что кричат? Не разобрать. Кто кричит? Пока нас с Химерой разделяло расстояние, которое безумец вроде несчастного Беллерофонта мог счесть безопасным, я позволял себе смотреть по сторонам, зная, что на самом деле смотрю в четыре глаза, что Пегас не интересуется ничем, кроме чудовища, а мне доступно все, что видит конь.

В Лехейской гавани было тесно от кораблей. Словно чаши с еловым пивом, ладьи покрылись шапками пузырящейся пены: живой, разноцветной. Пиво вышло крепким, годным, пена не спешила опасть. Моряки и торговцы, кормчие и хозяева грузов, путники, зеваки, эфиряне, чужеземцы, грузчики, рабы и свободные – они толпились на палубах, облепили мачты, сгрудились на причалах.

Запрокинув лица к небу, презирая взбешенную смерть, готовую в любой момент превратить гавань в погребальный костер, они махали руками, кричали, вопили. Какофония сложилась, обрела смысл:

– Бел-ле-ро-фонт! Бел-ле-ро-фонт!

В нестройном энкомии [23] Энко́мий (др.-греч. ἐγκώμιον – восхваление) – хвалебная песнь в виде распеваемых стихов в честь богов или людей. звучало:

– Убийца Зла!

Я снова сменил имя, не меняя его.

Все они ясно видели Химеру; ясней, чем меня верхом на Пегасе. Все не понаслышке знали, на что она способна. Горят храмы, пылают корабли, обугливаются трупы. Уверен, их мучил страх. Хотелось бежать, скрыться, забиться в щель. То, что люди вопреки страстной жажде самосохранения оставались на месте, было вызовом. Этот вызов звучал громче клича Гермия, язвил безжалостную дочь Тифона, делал каждую стрелу, впившуюся в чудовище, молнией Зевса, поразившей цель.

– Бел-ле-ро-фонт!

Я опирался на крик, как на пьедестал. Потоком нектара и амброзии он вливался в меня, шибал в голову молодым вином. Даже почудилось: вот-вот за спиной распахнутся крылья – мои, не Пегасовы!

Струя пламени вернула меня к действительности. Хорошо еще, огонь обессилел, опал хлопьями сажи за десять локтей до Пегаса. Химера атаковала, лев разевал пасть, клокотал глоткой, готовясь извергнуть новую порцию убийственного жара. Пегас затанцевал: конь рвался в бой, вставал на дыбы, как если бы под копытами была твердая земля. Мне стоило труда придержать второе воплощение Агрия:

– Ждем! ждем…

И хриплым выдохом:

– Давай!

Казалось, вспыхнул сам воздух. Затрещали, выгорая, брови и волосы. Гневно заржал – закричал! – Пегас. В вопле коня ярость мешалась с болью, и ярость брала верх. Пламя Химеры опалило перья на концах крыльев, краем лизнуло копыта.

Встречная волна молотом ударила в грудь: вот-вот опрокинет, закружит, швырнет оземь. Мы разминулись с Химерой вплотную, на долю мига опередив живой костер. Вослед громыхнул разочарованный рык: злость, досада, гнев. Я оглянулся через плечо: Химера закладывала разворот над Лехейской гаванью, целиком накрыв ее своей гигантской тенью. Причалы, корабли, люди – все стало крошечным, муравьиным. Да, с высоты все кажется меньше, но вряд ли настолько. Словно я за время схватки повзрослел, заматерел, и кусты, что были ребенку по грудь, теперь едва доставали взрослому до колена.

Чудовище бросилось в погоню. Я уводил тварь от гавани, храма, города к малолюдным холмам и лесам, лежащим к югу от Истма. Блеснуло, пропало море. Сменилось бугристой пегой шкурой Пелопова острова. Химера догоняла, она всей душой – или тем, что заменяло душу Тифоновой дочери – поверила в мое бегство, трусость, желание избегнуть схватки, которую я сам же опрометчиво начал.

Пора!

Воздух взвыл, когда Пегас извернулся в полете, на полном скаку – точно так же, как до него это сделала ужаленная стрелами Химера.

Близко. Она была совсем близко. Распахнула львиную пасть, оскалила клыки. На слюнявой морде козы, в янтарном взгляде змеи читалось предвкушение. Бурлило, клокотало пламя в двух передних глотках, словно в кузнечном горне, медля извергнуться наружу, отползая назад, в мощную грудь, дышащее смрадом логово. Огонь? Нет, зубы и когти. Со всей страстью хищника Химера желала вонзить в жертву клыки, разорвать на части, опьянеть от вкуса горячей крови, живой трепещущей плоти. Напиться чужого сладкого ужаса, жизни, покидающей тело.

Жалкий обгорелый труп рушится наземь? Это слишком похоже на милосердие.

Одним движением я сорвал прочные кожаные завязки. Выхватил из чехла оружие. Зашелся краденым, каркающим хохотом. Неподъемное копье показалось мне легче дротика.

– Убью, – пообещал я. – Я тебя убью.

Уверен, она услышала.

Копье съело расстояние между нами так, будто изголодалось по каждому ломтю пространства, отделявшего меня от Химеры. Нырнуло в львиную пасть. Ухнуло в полыхающую жаром глотку. Потеряло очертания и форму, оплыло, растеклось.

Я успел, опередил. Не Химеру, нет! Я опередил радугу, золотой лук, выгнутый в полнеба, уже готовый пасть мне на голову, превратить Беллерофонта в стрелу, отправить на другой край света, подменить Хрисаором: великаном, мужем, отцом. Миг, другой, и весь мой шаткий замысел, а может, и вся жизнь пошли бы прахом.

Впрочем, пойти прахом никогда не поздно.

У меня есть оружие, царевна.

«Оружие? Какое? Нож? Праща?!»

Лицо твоей сестры.

«Что?!»

Лицо твоей сестры. Подковы для коров, изобретенные моим хитроумным дедом. «Украдено у Главка, сына Сизифа.» Письмо из Аргоса, отправленное твоему отцу, Филоноя. Ядра для пращи, купленные на ликийском рынке. Все это есть у меня, а в придачу – ужасная казнь богохульника, которую я видел на площади.