Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Голос мертвого брата был детским, потому что Пирен умер ребенком. Взрослым был он, ибо все мертвецы – ровесники. Журчанием воды в чаше фонтана, прохладой источника, рядом с которым я укротил Пегаса; шепотом ветра, гуляющего меж колонн, был его голос.

« Я теперь, случается, забываю свое имя, но это я помню. Ты кричал: «Получи, гадина!» В царстве теней я слышу, как ты кричишь. Слышу и смеюсь. »

Я обещал убить ее, Пирен. Я ее убил. Или не убил, не знаю.

«Убил, не убил. Для мертвых это не имеет значения. Я теперь живу в каждом камне, который бросает брат, защищая брата. В каждой Химере, когда в нее попадает этот камень. Я бессмертен, понимаешь? Ты теперь тоже бессмертен. Даже свались ты сейчас с Пегаса и разбейся насмерть, ты уже бессмертен.»

Если я убил ее, Пирен, если клятва исполнена – почему мне не стало легче? Я победил Химеру, я не позволил Хрисаору подменить меня в этой битве. Отчего же я полон сомнений? Где радость? Упоение? Восторг?! Это все потому что я не герой? Не великан?

«Как по мне, ты настоящий великан, – голос Пирена изменился. Журчание воды стало шорохом песка, скрежетом валуна, ползущего вверх по склону горы, до самой вершины. Теперь со мной говорил Сизиф. – Просто еще не вырос достаточно, чтобы узнать об этом. У тебя все впереди. Расти великаном, парень, будь великаном. Настоящим! А доказывать всему миру, что ты великан, не надо. Это лишнее, пустое. Сколько бы врагов ты ни убил, это убьет тебя еще вернее.»

Дедушка!

«Сын Главка, сына Сизифа. Внук Сизифа, сына Эола. Брат Пирена, Делиада, Алкимена. Дитя Эвримеды, дочери Ниса. Никакой бог этого не отменит. Так бывает, парень. Боги приходят и уходят, а мы остаемся. Ты не первый, кто угодил в эту ловушку, но ты и не последний.»

Я подставил лицо ветру, чтобы он смахнул мне слезы.

И увидел огонь.

Отец говорил, лошади видят лучше собак и кошек, но хуже, чем человек. Зрение Пегаса не уступало орлиному. Я бы, пожалуй, и не заметил огня с такого расстояния, но глазами Пегаса я все различал так, словно пламя горело в шаге от меня: протяни руку – обожжет. Химера? Возродилась?! Огонь был синий и зеленый, он колыхался морской водой, взметывал на гребнях пену белесого дыма, будто прилив у берегов Эрифии. Наверное, красный цвет был недоступен крылатому коню.

Горел Аргос.

Афина не верила своим глазам.

Еще раньше, чем глазам, она не поверила самой себе. Афина Воительница, та, пред кем на поле боя отступал кровожадный Арей, не смотрит на происходящее самым свободным образом, выбрав удобное для себя расстояние, а наипозорнейше подглядывает из укрытия, словно зеленая юни́ца за уединившимися любовниками.

– Алале!

Покинув новое святилище при первых же воплях Гермия, Афина кинулась было на звук боевого клича, но вовремя остановилась. Гермий бросал вызов Химере, стоя над своим собственным храмом, объединяя храм и бога в единое целое, а значит, явись Афина на чужую территорию без приглашения, вторгнись туда, куда тебя не звали и звали не тебя – это будет все равно что попытка изнасилования, беззаконного вторжения в чужую плоть и суть.

В таком случае Гермий способен не отличить Химеру от Афины.

Остаться в Эфире? И пропустить зрелище, какое, возможно, случается раз в жизни? Взлететь над городом, к облакам? Отсюда хорошо виден братний храм. Нет, нельзя, слишком близко, слишком явно. Химера сгоряча может решить, что вызов бросила Афина. Что вызов – дело двоих: один кричит, другая в засаде. Ради этой ловушки, выходит, копьеносная дочь Зевса и повисла над городом. Эфира вот-вот станет котлом, в котором закипят самые жаркие, могучие, самые первобытные чувства смертных: поддержка своих против чужих.

Для бога, собравшегося в битву, они ценней нектара и амброзии.

– Алале!

Решение пришло быстро: столь же разумное, сколь и оскорбительное.

Лес был как лес. Как любой другой, растущий на окрестных холмах: буки и вязы, заросли мирта, кусты можжевельника. Пни, сухой бурелом. Буйство травы на пологих склонах. Яма громадных размеров. Три сломанных ясеня по краям. Дальше к западу – матерый дуб.

На макушке дуба – сова.

Врут, что совы слепы днем. Пернатый хищник подолгу, не мигая, глядит на светлое небо. Пролетающую ворону сова заметит, даже если смотрит против солнца. А уж мышь и вовсе увидит за четыре стадии! Расстояние от дуба до Гермиева храма над Лехейской гаванью превышало четыре стадии, но и все участники предстоящего сражения были куда крупнее мышей. Сохраняя облик совы, Афина порадовалась тому, что избрала себе в атрибуты достойную, а главное, полезную птицу – и щелкнула клювом, раздражена необходимостью скрывать свой истинный облик.

Принуждение – лучший способ довести олимпийца до бешенства.

– Пора!

Совиный слух – достойная пара острому зрению. Нет, это не Гермий, поняла Афина, едва услышав возглас. Если сомнения и оставались, их мигом развеял Пегас, взметнувшись к небу с мальчишкой на спине. Сразу же после явления всадника на крылатом коне исчез Гермий, как будто не он только что блажил на всю Ойкумену, грозя Химере. Сговор? Со смертным?! Бог вызывает, мальчишка бьется…

Афина содрогнулась, вспомнив звук, с каким лопнула золотая уздечка. Вцепилась когтями в ветку, едва не сломав шаткий насест. Присмотрела другую ветку, покрепче. Важно остаться здесь, не соваться сломя голову в чужие игры; это сейчас важней всего и трудней всего. В сердце бушевала буря, способная толкнуть богиню на опрометчивые поступки. О них потом сокрушаешься, готова отдать последнее, лишь бы исправить, да только последнего больше нет: утратила, растеряла, развеяла по ветру.

Подобно коням, рвущимся в разные стороны, Афину разрывали противоречивые желания.

Природа богини требовала вступить в бой с Химерой. Не ради спасения мальчишки, о нет! Воинственная сущность дочери Зевса, унаследованная от отца, страстно желала ответить на вызов, принять его, схватиться с дерзким врагом, одолеть, одержать победу. Это упрочило бы мощь Афины, влило в богиню новые силы, укрепило ее положение в Семье.

Природа богини требовала не вмешиваться до тех пор, пока мальчишка не измотает Химеру в достаточной степени. Тогда шансы Афины на победу возрастут. «Кто после этого вспомнит о мальчишке? – утверждала военная стратегия, отличная от простой воинственности. – Все лавры достанутся могучей олимпийке, спасшей несчастного смертного дурака, не рассчитавшего свои силы и возможности. Беллерофонт если и останется, то лишь в легендах, нет, в досужей болтовне, рядом с лукавым Гермием, подманившим Химеру под разящее копье Афины.»

Природа богини сопротивлялась этому в высшей степени разумному решению, как будто решение было ножом, которым из спины Афины собрались наре́зать ремней. Сама божественность восставала против. Отдать Гермию славу зачинщика? Отдать мальчишке славу загонщика? Поделиться с ними заслугами в уничтожении дочери Тифона и Ехидны? Распылить ту честь, часть, участь – место в мире, в конце концов! – которые по праву должны были достаться Афине, подняв ее превыше статуса, полученного при рождении и укрепленного славными деяниями?!