Девин Мэдсон - Мы оседлаем бурю [litres]

Легат Андрус широко улыбнулся и подался вперед.

– Хотя, раз уж вы прискакали сюда, то могли бы спасти жизнь не только своим солдатам, но и своему народу, немедленно отказавшись от трона.

– Кисия никогда не сдастся. Пока я жива, я буду сражаться за нее.

– А разве не ваш дед сказал: «Мудрец знает, когда невозможно победить, и принимает поражение»? Или это был светлейший Тянто, ваш дядя? По правде говоря, ваша мать со столькими переспала, что вы, наверное, в родстве с половиной империи.

Он ожидал реакции, но будь я проклята, если ее покажу, и я была рада, что мое лицо скрывает маска.

– А когда мы закончим с ней забавляться, возможно, вы будете в родстве и с половиной нашей страны.

Его слова должны были ранить и разъярить до безумия, но он не подумал о том, какой преподнес подарок вместе с этой жестокостью. Моя мать жива.

– Мы закончили, – сказала я.

Не попрощавшись, я развернула коня и услышала, как генерал Китадо последовал за мной, но, если чилтейцы и прокричали что-то вслед, я их не слышала. В моем сердце бушевала такая ярость, что я едва видела что-то перед собой, когда лошадь несла меня обратно. Мне больше не хотелось заключить мирное соглашение, не хотелось избежать битвы, я лишь желала расправы.

– Вы готовы? – спросила я, обернувшись к генералу Китадо, когда мы вернулись на прежнее место во главе армии.

– Всегда, ваше величество.

Я хотела спросить, хорошо ли держалась, сказал бы император Кин что-нибудь более умное и содержательное, сумел бы заставить легата передумать, но это были детские вопросы, а не вопросы императрицы, и я не задала их, хотя страшилась ответов.

Армия терпеливо ждала приближения врага, солдат даже немного разморило под палящим солнцем, но теперь, стоя прямо перед чилтейцами, они оживились и ждали только приказа к атаке.

– Готовьсь! – крикнул министр Мансин откуда-то сзади, и по рядам раскатился гулкий бой барабана. Быстрее. Еще быстрее. Его рокот совпадал с ритмом наших сердец, пока мы смотрели на врагов. А потом…

– Вперед!

Я стукнула лошадь каблуками, прежде чем успела подумать, и возглавила атаку. Император Кин всегда вел солдат в бой. Значит, и я поведу.

Расстояние было огромным, но его не было, я преодолела его за одно мгновение и за целую жизнь. С ясного неба посыпался дождь стрел. Я тоже пыталась выпустить ответные, но руки дрожали, и я закинула отцовский лук обратно в налучье и вытащила меч.

Стрела пронзила гвардейца рядом со мной. С криками падали другие всадники. Лошади валились на яркую от крови траву. Вокруг царило безумие, некогда было размышлять, враги оказались прямо передо мной, и с обнаженным мечом я врезалась в их ряды.

Вопили люди. Лязгал металл, и двигаться стало почти невозможно. Отовсюду напирали копья и щиты, больше я уже не могла скакать. Я срезала чилтейца, оказавшегося у моей ноги, и другого за его спиной. Китадо превратился в алую вспышку, появился и снова исчез, на его место заступили другие. Все мы, казалось, дрались в одиночестве и в то же время вместе, продолжая напирать.

Прозвучал боевой клич, и все вокруг его подхватили. Он гремел, как барабаны, наполняя мои вены криком ярости, и я исполосовала мечом чье-то лицо, плечо, руку и грудь, из моего рта вырывалась ярость, которую я носила в себе с того дня, когда меня впервые попытались убить лишь за мое имя.

В алом тумане битвы время ничего не значило, могло пройти и несколько минут, и несколько часов, прежде чем Китадо выкрикнул мое имя.

– Ваше величество! – Он оказался рядом, кровь стекала по его щекам на подбородок, доспехи были в кровавых брызгах. – Мы должны отступить, ваше величество.

– Да. Отступаем, – сказала я, удивившись, что способна произнести обычные человеческие слова, а не просто издать звериный рык. – Да. Подайте сигнал. Отступаем.

Все должно происходить медленно, говорил Мансин, аккуратно и выглядеть естественно. Как будто это они нас сминают, как будто мы испугались.

Убедившись, что знаменосец рядом, я попятилась, не просто позволяя остальным себя обогнать, а медленно отступала. Страх был не совсем фальшивым, потому что, когда солнце выжгло туман на этой стороне поля, меня затошнило, казалось, что солнце печет слишком сильно. Повсюду лежали мертвые и умирающие, ковром зеленого, синего и алого на когда-то девственной траве. С отрезанными руками и ногами, без глаз и с перерезанными глотками. Крики страданий смешались с грохотом битвы, и, отступив из самой гущи схватки, я подняла маску, и меня вырвало на землю. Я вытерла губы дрожащей рукой и снова опустила маску, чтобы скрыть бледное от ужаса лицо. Конечно, император Кин скакал на все сражения во главе армии, но он всю жизнь был военным. Я же была придворной дамой, которую все оберегали.

Под строгим контролем Мансина центральная колонна армии медленно отступала, уничтожив как можно больше чилтейских солдат. Вскоре им придется биться с трех флангов, и, если у нас получится их проредить, они могут отступить прежде, чем левантийцы выиграют для них сражение.

Предоставив стратегию Мансину, я двигалась туда, куда влекла меня битва. Первоначальное лихорадочное возбуждение ко мне уже не вернулось, но я должна была постоянно перемещаться. Не останавливайся, чтобы задуматься. Чтобы оглядеться. Просто скачи, уничтожая на своем пути врагов. Все они были чилтейцами, большинство пешие, и мы имели преимущество, но я слишком рано увидела тех, других. Левантийцев. Поначалу издалека, от них можно было уклониться, если быстро повернуть, но они надвигались. Неужели прорвали наши фланги с кавалерией? Трудно сказать в такой неразберихе, и одни боги знают, где сейчас министр Мансин.

– Ваше величество! – предупреждающе крикнул Китадо, я вовремя обернулась и увидела трех атакующих левантийцев. Мои солдаты держались отлично и храбро сражались. Но когда эти трое ускорились, я почувствовала страх солдат.

Огромные грохочущие копытами лошади врезались в битву, как в пустоту, круша копытами всех, кто не убрался с пути. У всех троих левантийцев были выбриты головы, хотя среди них точно была одна женщина. Они не носили шлемов, а на затылках был нарисован символ, потекший от пота. На одном символе были скрещенные сабли, эти изогнутые клинки прорезали любые кольчуги на груди солдат. Первый левантиец одним взмахом сабли отсекал все, до чего мог дотянуться – руки, головы, ноги, – и скакал дальше с радостным криком. Следующий за ним действовал с таким же равнодушием. Сжав лошадь коленями, он выпускал стрелы, расчищая себе путь, и держался настолько близко от товарища, что они едва не сталкивались. Женщина замыкала тройку и скалилась, отрубая все руки, которые тянулись с оружием к ее спутникам.