Девин Мэдсон - Мы оседлаем бурю [litres]

Император Кин переместил по доске свою фигуру, с белой лицевой стороной. Почти не подумав, я передвинула другую и снова окунулась в туман старых игр и стратегий. Танака никогда не любил играть, а наставники позволяли мне каждый раз выигрывать у них. Подданным империи непозволительно выигрывать у принцессы в Кочевников. Я завидовала императору Кину – его старый министр имел смелость выигрывать у него, и не один раз, а многократно.

– У тебя есть план? – спросил он, когда я совершила первый смелый прорыв и перевернула одну из его фигур, черным на лицевую сторону.

– Нет, – откровенно призналась я. – Разве что не выглядеть глупо.

Он засмеялся. Смех казался таким искренним, хотя трудно судить об искренности улыбки на покрытом шрамами лице. Я знала его историю. Все ее знали. Катаси Отако в ярости сжег город Симай, а великий император Кин сражался плечом к плечу со своими солдатами и вышел из битвы покалеченным. В детстве меня пугала его пустая глазница, как и лоснящаяся сморщенная кожа одной половины лица, изуродованное ухо и гладкий лоскут кожи на том месте, где должны расти волосы. Оставшиеся волосы были собраны в седоватый пучок на макушке, сколотый золотыми булавками.

– Если будешь слишком беспокоиться о том, чтобы не выглядеть глупо, ты тоже промедлишь, а затем проиграешь. Давай назовем это уроком номер два.

От его отеческого тона страх немного отступил, и я даже сумела кое-как улыбнуться.

– Постараюсь не медлить, ваше величество.

– Хорошо. Отсутствие медлительности – лучшее качество твоей матери.

Это что, насмешка? Трудно сказать, не всматриваясь в его лицо, а глазеть на императора Кисии не следует. Я передвинула еще одну фигуру, высматривая ходы и стратегии, которыми могу воспользоваться, но повсюду натыкалась на его превосходство – крепкую оборону и менее заметные ловушки. А ведь считается, что тот, кто ходит первым, легко выигрывает.

Я атаковала две фигуры и перевернула обе, но даже не приблизилась к короне его хорошо укрытого короля. Я могла бы нацелиться на угловые ворота, но…

– Ага, теперь я вижу, – внезапно произнес император Кин, и я прикусила губу, торопливо обшаривая взглядом доску. – Не просто грязь Отако. Ты пошла в своего деда.

Тогда я все-таки подняла голову и посмотрела в его единственный темный глаз, и мое сердце бешено забилось.

– В деда? То есть… В императора Ли?

– Нет, дорогая, не в него. И это должно тебя обрадовать. В Тянто Отако, его брата. Заверяю тебя, это куда более лестное сравнение.

Тянто Отако. Отец Катаси, погибшего на Полях Шами. Я напряглась. Тянто Отако казнили за измену, а значит, я изменница, дочь изменника, внучка изменника, сижу на кушетке рядом с императором.

– Когда ты в смятении, то даже лоб морщишь, как он, – сказал император Кин, протянул руку над доской и положил ее на мою ладонь. – Я знаю, что ты знаешь. Знаю, что ты знаешь, что я знаю. Вообще-то, во всей Кисии не найти ни единого человека, который бы не знал, от крестьянина до лорда. Язычники к западу от гор Куро, возможно, тоже знают, что ты не моя дочь, а Танака не мой сын. Вы не мои по крови, хотя официально и носите фамилию Ц’ай. И это, моя дорогая, ключевая точка, вокруг которой тебе следовало построить свой план. Третий урок – найди слабости противника.

Он выпустил мою руку и передвинул фигуру.

– Твой ход.

Мои руки тряслись, и я прижала их к бедрам в надежде, что он не заметит.

– Как я уже сказала, у меня нет плана.

– Ах да, ты говорила. Никакого плана, лишь бы не выглядеть глупо. Я бы воспользовался возможностью не выглядеть глупо, но у твоей матери возникли другие идеи.

Жесткие слова. Болезненные. Пришлось напомнить себе, что он меня ненавидит и хочет моей смерти, иначе от этого признания в сердце закралось бы чувство, слишком похожее на жалость. Приободренная его откровенностью, я спросила:

– Вы ведь нас ненавидите, правда? И ее – за то, что не подарила вам другого наследника.

Он рассмеялся, но слабый смех затих так же резко, как и начался.

– Правда – жестокое оружие. Почему бы мне не бросить ее тебе обратно? Тебе ненавистно быть пешкой в игре, которую затеяла не ты. Ненавистно хрупкое положение незаконнорожденной, когда ты зависишь от того, продолжу ли я тебя признавать, и от сторонников своей матери. – Император Кин улыбнулся, и на этот раз я была уверена, что его единственный глаз остался таким же суровым и смотрел на меня, как темный камень. – Урок номер четыре. Иногда тот, кто хочет тебе помочь, твой самый главный враг.

– Простите, ваше величество, – сказала я, отворачиваясь. – Мне не следовало это говорить. Я не подумала…

– Урок номер пять: никогда не проси прощения. Боги никогда не ошибаются. А чтобы править империей, нужно быть богом. Вину должен взять на себя кто-нибудь рангом пониже.

– Например, мой дед?

Слова слетели с губ прежде, чем я смогла их остановить.

Брови императора Кина сошлись вместе.

– Урок шестой, – проревел он. – Не высказывай предположений о том, чего не знаешь. Император служит своему народу. В тот день, когда народ начнет служить императору, империя падет. Запомни это, Мико, запомни как ничто другое. Крестьянам нет пользы от войны.

– Но крестьянам не станет лучше, если они покинут свои дома, вместо того чтобы защищать их, – сказала я, понимая, что поступаю неразумно, но мне отчаянно хотелось сменить тему и увести разговор в сторону от моей семьи. – Что-то ведь нужно сделать.

– В смысле, подписать мирный договор? Или согласиться на брак доминуса Лео Виллиуса, единственного сына его святейшества иеромонаха, с моей дочерью, принцессой Кисии Мико Ц’ай? Ах да, но ведь он же погиб, и ситуация в мире снова изменилась. Хрупкие альянсы распадаются. Враги приближаются и кружат, как волки, давят со всех сторон, пытаясь добиться своего, пока однажды не надавят слишком сильно, и тогда…

Император Кин перевернул доску, и фигуры рассыпались по полу деревянным дождем.

– …и тогда все рушится и боги не помогут.

Я вздрогнула от удара доски по полу.

– К несчастью, мир существует не по твоему разумению. Назови это последним уроком, Мико Ц’ай. Мир не собирается ждать. Люди не будут ждать. Нет в мире справедливости. Некоторые люди сражаются всю жизнь, а в итоге умирают, подавившись косточкой.

– Но боги…

– Нет никаких богов. Есть только люди. Но если ты можешь дать людям надежду… – Он раскинул руки. – Ты становишься кем-то вроде бога. Правда, даже такая власть не спасет тебя от косточки. Спокойной ночи, дорогая.

Оглушенная и онемевшая, я встала с кушетки, сжимая дрожащие пальцы. Я поклонилась, хотя на помосте казалась себе такой нескладной, слишком высокой.

– Спокойной ночи, ваше величество.