Девин Мэдсон - Мы оседлаем бурю [litres]

– Тогда нам должно быть наплевать на то, что они о нас думают, – сказал я. – Они даже не должны смотреть.

– Тебе следует больше гордиться своими людьми, Рах. Мальчишка храбро сражался. Окажи ему честь, что бы ты ни думал обо мне.

Мои щеки горели не хуже углей, но в центре круга, наклонив голову, ждал Джута. Не было времени для разговоров.

– Ты готов, парень? – хлопнул Джуту по плечу Йитти.

– Готов, целитель. А капитан?..

Он нашел меня взглядом и виновато улыбнулся, то ли из-за того, что вынудил меня, то ли из-за того, что сражался, когда я не стал. То, что он так страстно хотел пойти в бой, спасло ему жизнь, но я не мог открыть ему эту истину, как не мог открыть ее Йитти.

– Наклони голову и не двигайся, – сказал я, когда Торины снова запели. – Я буду держать тебя изо всех сил, но, если станешь сопротивляться, будет гораздо больнее.

– Да, капитан. Спасибо.

– Нет, – я положил руки на липкую кожу его свежевыбритой головы, – это тебе спасибо.

Он дернулся, будто хотел посмотреть на меня, но наш с Йитти вес не дал ему пошевелиться. По крайней мере, пока. От боли тело обретает невероятную силу.

Я сосредоточился на покрасневшей коже Джуты, пение вокруг набирало темп, становясь громче и быстрее с каждым повтором. Гидеон с металлическим скрежетом взял тавро из жаровни, и Джута глубоко задышал, чтобы облегчить предстоящую боль. Я сам пробовал нечто подобное, но не сработало. Я сумел лишь не заорать, когда железо прожигало мне череп до самого мозга.

Гидеон прижал раскаленный металл к затылку Джуты. Кожа зашипела. Мальчишка забился у меня в руках, но я держал крепко. Стон. Судорожное дыхание. Гидеон твердо стоял позади него и считал. Если убрать тавро слишком рано, останется только волдырь, если держать слишком долго – одним шрамом не обойдется.

Пение стало лихорадочным. От вони горелой кожи меня тошнило, но я сжал губы и держал голову Джуты, пока Гидеон не убрал тавро. Я не замечал его жар, пока он не сменился относительной прохладой кисианского лета.

Йитти схватил бурдюк и вылил его содержимое на обожженную кожу. Джута взревел и попятился, едва не сбив меня с ног. Сделав несколько быстрых шагов, я лишь чудом не шлепнулся на задницу.

Грудь Джуты вздымалась, он весь покраснел и блестел от пота. Без волос, став мужчиной, он выглядел совсем иначе. Джута оскалил зубы, пока жжение медленно ослабевало, превращаясь в пульсацию. Она не пройдет еще какое-то время, по крайней мере, так было у меня, когда я стоял на коленях под знойным левантийским солнцем, с только что кастрированным Дзиньзо за компанию. Как не стать друзьями после такого?

Обычно пение сопровождают барабаны, но сейчас Торины удовольствовались хлопками и стуком палок, звук нарастал уже без всякого ритма, просто грохот, немного стихший, только когда Джута встал.

– Торинам я отдаю свою жизнь, – выкрикнул он, широко раскинув руки. – Торинам я отдаю свою душу. Я Клинок, что охотится, дабы ваши руки оставались чистыми. Я Клинок, что убивает, дабы ваша душа была легка. Я Клинок, что умирает, дабы вы могли жить!

К грохоту добавилось улюлюканье, и посреди этого шума моя душа воспарила от напоминания, кем мы были. Кем могли быть. Чилтейцы стояли и смотрели, некоторые кричали, другие кривили губы – наши обычаи для них лишь диковинка. Они ничего не знали о жизни в степях, о нашей культуре или языке, о том, что принес в жертву Джута.

Гидеон жестом поприветствовал Джуту, и мальчишка ответил тем же. Я присоединился к ним, за мной Йитти, последний из моей Ладони. Хотя душа Кишавы была свободна, у меня не хватило времени найти ей замену. При таком скоплении Клинков недостатка уважения Джута не почувствует. А когда все поприветствуют его, он встанет на колени под полуденным солнцем и будет стоять, пока не взойдет Недремлющий отец и не освободит его.

Покончив с делом, Гидеон покинул распадающийся круг. Сетт шел за ним по пятам. У края толпы Гидеон, даже не кивнув, прошел мимо седельного мальчишки, того первого левантийца, что мы встретили здесь. Мальчик повернулся, будто хотел его окликнуть, но поник. И левантийцы, и чилтейцы проталкивались мимо него, будто он был невидимкой.

Я пошел к нему, жалость победила неприязнь, которую породила наша первая встреча. Он не видел моего приближения, следуя взглядом за Гидеоном, и мне пришлось кашлянуть. Переводчик коммандера Брутуса подскочил и поморщился.

– Капитан Рах, – сказал он, поспешно отходя в сторону. – Прости, я преградил тебе путь.

– Вовсе нет, – сказал я, глотая гнев, которого он ничем не заслужил. – Скорее, это мне нужно извиняться за то, что прервал твои размышления.

– Я… я наблюдал за Посвящением.

Ложь, но я пропустил ее мимо ушей, догадавшись, что он думал попросить Гидеона о том же, о чем Джута просил меня.

– Даже выполнив порученную Гидеоном работу, ты до сих пор седельный мальчишка?

Он кивнул.

– Хотя по возрасту уже не должен им быть.

Он снова кивнул.

Я опять проглотил гнев, направленный не только на Гидеона. Этот мальчик не желал нам зла. Ни одно его слово не было его собственным. Я хлопнул его по плечу.

– Пошли, пройдись со мной. Я буду рад компании. Как тебя зовут?

– Тор э’Торин, капитан.

– Приятно познакомиться с тобой как подобает, Тор э’Торин, – сказал я, складывая кулаки в приветственном жесте.

Юноша вернул мне приветствие и зашагал рядом. Вместе мы ушли от выделенных для нас шатров, от Джуты, Гидеона и всего остального, напоминающего мальчишке о том, что он потерял.

Стоя в кругу, я почти поверил, что нахожусь дома, но здесь, в лагере, был совсем другой мир. Все казалось неправильным, пахло не так, звучало не так. В нас летели неразборчивые оскорбления просто за то, что мы шли мимо, многие солдаты и рабы обходили нас стороной, но один с издевательской ухмылкой толкнул меня плечом. Полный ненависти смех звучит одинаково на любом языке.

Я вздохнул.

– Полагаю, ты понимаешь все гадости, которые они говорят?

– Да, капитан. Тебе определенно лучше не знать.

– Ты тоже хотел бы не знать? – сказал я, уворачиваясь от человека, намеренно преградившего мне путь.

Возле загонов шла игра в хойю, и, привлеченный знакомыми криками, я повернул туда.

– И да и нет, – сказал Тор, откидывая с лица длинные волосы. – Я еще жив только потому, что представляю ценность для чилтейцев, и должен быть благодарен за это. У меня хороший шатер и еда, а моя мать всегда говорила – лучше думать о том, что у нас есть, чем о том, чего нет.

– Например, гурта.

Он посмотрел в сторону, и я пожалел о своих словах. Пусть правдивые, но они были недобрые. Я бы понял, если бы он ушел, оставив меня одного, но, помолчав, он сказал:

– Да, например, гурта.

– Ты спрашивал Гидеона, нельзя ли тебе вернуться? Нельзя ли пройти Посвящение?