Девин Мэдсон - Мы оседлаем бурю [litres]

Если он хотел нас напугать, ему это удалось. Война казалась такой далекой, проблемой, которой придется заниматься лишь завтра, но пока я плела интриги, чтобы заполучить трон, чилтейцы и их союзники неустанно наступали.

– И что будем делать, министр? – спросила я.

Сосредоточившись на судьбе империи, было проще не думать о судьбе матушки.

– Покажем, что нас не так-то просто напугать, и встретим их в Рисяне.

– Встретим их в… – Светлейший Батита издал злой смешок. – На совете я уже говорил, что это безумная затея, а сейчас тем более. Послать южные батальоны на смерть, и ради чего? Если у чилтейцев есть люди в Кое, то с чего вы взяли, что их нет в армии? Откуда они узнали о четырех батальонах, идущих в Тян? Как проникли в неприступный замок? Как умудряются отбивать каждую атаку? Кто-то передает им информацию. Тот, кто знает о наших передвижениях гораздо больше, чем следовало бы.

Он перевел взгляд на министра Мансина, но тот проигнорировал намек на обвинение.

– У вас есть предложение получше, чем план императора, ваша светлость?

– Да. Мы отведем всех солдат обратно за реку Цыцы. Через нее всего несколько переправ, это хорошая линия обороны.

Последовала секунда мучительной тишины, а потом министр Мансин набрал в грудь побольше воздуха и расправил плечи.

– Вы предлагаете сдать половину империи. Половину. Весь север. Без боя. Рынки Сувея. Золотые холмы Рисяна. Древний храм Куросимы в Когахейре, который стоит там с тех пор, как эти земли стали нашими. Лин’я. Сян. И половину Долины, которая нас кормит.

– Это серьезные потери, но нужно пойти на жертвы ради спасения остального. Если отступим сейчас, нам хватит солдат, чтобы удержать реку. Если мы потеряем людей в сражении и проиграем, то не сохраним и этого.

Министр и Батита хмуро уставились друг на друга через порог. Канцлер откашлялся.

– Я… Я уверен, что его величество в своей бесконечной мудрости примет верное решение.

– О да, я совершенно уверен, что он согласится со мной и примет верное решение, – отозвался светлейший Батита, и мне не требовалось смотреть на него, чтобы уловить в его словах усмешку. Я знала, что он смотрит на меня. – Я хорошо знаю своего кузена, он подпишет приказ об отступлении. Немедленно. Верно, малышка Мико?

Рах

По приказу человека, не носившего никакого мундира и не имевшего оружия, нас вывели из лагеря левантийцев. Наши шатры всегда были окружены чилтейскими, но теперь стояли среди них на другой стороне лагеря, рядом с шатрами легата Андруса и его коммандеров, потому что так повелел безликий.

В молчании мы с Клинками уносили свои пожитки прочь от знакомых песен и разговоров. Чилтейские солдаты наблюдали за нами, но если раньше они плевали бы в нас и издевались, то сейчас с отвращением на лицах просто держались подальше.

Безликий спас меня от одного позора, чтобы тут же ввергнуть в другой.

Я был уверен, что хуже уже быть не может, но, подойдя к своим шатрам, мы обнаружили выходящих оттуда чилтейцев. Не обычных солдат – на этих людях были серые мундиры и доспехи, на каждой пластине которых выгравировано лицо с одними лишь глазами. Они переговаривались и злобно смотрели на нас, унося свои пожитки.

– Что происходит, капитан? – прошептал Джута, прижимая к груди свою седельную сумку.

– Я не знаю.

Хими и Истет стояли рядом, отвечая чилтейцам не менее злобными взглядами.

– Думаю, мы отняли у них работу и им это не нравится, – сказала Истет. – Не скажу, что это нравится мне. Может, в следующий раз ты промолчишь, а, капитан?

– Капитан э’Торин?

Тор стоял в сторонке, как будто не решаясь подойти ближе.

– Что? – уязвленный словами Истет, резко сказал я.

Седельный мальчишка вздрогнул.

– Капитан Священной стражи желает знать, на сколько Клинков ему нужно подготовить место.

– А, нас… восемьдесят два.

– Восемьдесят один, – поправил Йитти. – Мы сегодня потеряли Маата.

Наши слова перевели одному из людей в сером, и он ответил серией раздраженных жестов.

– Получается, по двое на шатер и один для тебя, капитан, – виновато сказал Тор, как будто это было хуже, чем по четверо в шатре, как раньше. – И с тобой хотел бы встретиться его… светлость.

Он произнес слова старательно, будто только что выучил.

– Кто-кто?

– Просто пойдем, – взмахнул руками Тор. – Я понятия не имею, как объяснить тебе, кто он.

Оставив Йитти проследить за тем, как все обустраиваются на новом месте, я пошел за Тором к большому шатру с приветственно откинутым пологом. Внутри, в отличие от шатра Гидеона, был лишь расстеленный на выцветшем ковре тюфяк и открытый сундук с книгами. В центре стоял человек в маске, спокойно скрестив руки на груди.

– А, капитан Рах э’Торин, – сказал он, его маска колыхалась от движения губ. – Благодарю, что пришел повидать меня. Я был весьма впечатлен твоей сегодняшней речью.

– Похоже, ты оказался единственным.

– Неправда. Да, тебя превзошли, но ты стоял не в одиночестве.

Я переминался с ноги на ногу и смотрел, как за его ухом на стенке шатра играет свет лампы. День был длинный, и все умные слова я уже истратил.

– Ты тревожишься, – спустя некоторое время сказал человек. – Ты думаешь, что оказался в очень плохом месте, но, уверяю тебя, это совсем не так.

Я продолжил рассматривать стену.

– У тебя есть вопросы.

И снова я не ответил.

– Возможно, ты обнаружишь, что я отличаюсь от многих своих соотечественников.

Я посмотрел в глаза, всматривающиеся в меня сквозь прорези маски.

– Ты говоришь по-левантийски.

– Да.

– Почему?

– Несложно выучить язык, если постоянно его слышишь. А я очень хорошо слушаю.

– Ужасный ответ. Я все время слышу чилтейский, но это ничем не помогло, за исключением таких слов как «лошадь», «собака» и «проваливайте, проклятые ублюдки».

Человек в маске не только спас меня от позора, он явно занимал высокое положение в лагере. Мне следовало бы следить за языком, но было уже все равно.

Человек в маске рассмеялся.

– Ты мне нравишься, Рах э’Торин. У тебя что на уме, то и на языке. И поэтому ты заслуживаешь большего доверия, чем остальные.

– Кто ты?

– Меня зовут Лео Виллиус. Я сын Креоса Виллиуса, иеромонаха Единственного истинного бога.

– Что такое «иеромонах»?

– У вас есть жрецы?

– Да.

– Тогда это самый главный из всех главных жрецов. Нет человека ближе к Богу, чем мой отец. И все же именно он велел меня убить.

Не дожидаясь ответа, он откинул капюшон, открыв песочного цвета волосы, растрепавшиеся под завязками маски. Он развязал их, и ткань упала. Из-за приглушенного голоса определить его возраст не представлялось возможным, но теперь я увидел, что он не старше меня, даже, скорее, моложе. На гладкой коже не оставили следов ни время, ни лишения.