Девин Мэдсон - Мы оседлаем бурю [litres]

– Вот, смотри.

Он взял из угла шатра коробку, открыл и протянул мне.

Внутри лежала голова. Отрезана всего день или два назад, хотя и выглядела так, будто кто-то пытался высушить и сохранить ее, кто-то, живущий в слишком сыром климате и ничего не знающий о головах.

– Это ты?

Бессмысленный вопрос, поскольку, несмотря на обвисшую, бесцветную плоть, голова в коробке имела те же черты, что и смотревший на меня сейчас человек. Тот же орлиный нос и прямые брови.

– Это я, – сказал молодой человек, похоже, не замечая запаха. – И это тоже я, – он стукнул себя по груди, сминая серое одеяние. – Отец приказал меня убить, но у Единственного истинного Бога есть предназначение для каждого из нас, и он вернул меня, чтобы я исполнил свое.

– А что он сделал с твоим отцом?

– Наш бог не мстительный, но хотя отец вынужден демонстрировать на публике отеческую любовь, я не верю, что ни он, ни его люди не предпримут еще одну попытку.

Он забрал у меня коробку и захлопнул крышку.

Я мотнул головой в сторону выделенных нам шатров.

– Это его люди в серых мундирах?

– А ты соображаешь. Да. Их называют Священной стражей, они должны защищать меня, но я знаю, кому они верны на самом деле. Как и Андрус. – Он принялся медленно расхаживать по маленькому шатру. – Никто из них мне здесь не рад, потому что я выставляю их в дурном свете. Отец благословляет эту войну и кровопролитие. Он хочет уничтожить Кисию. Я отказываюсь благословлять их копья и призываю божью милость к раненым и беженцам.

– Если тебе не нравится эта война, а они хотят твоей смерти, почему ты здесь?

– Когда они окажутся в тронном зале в Мейляне, я должен быть там. И должен попасть туда живым. И поэтому ты здесь, Рах э’Торин. – Он прекратил совершать свой обход и остановился. – Видишь ли, мне нужен телохранитель, для которого не важны раса, религия и происхождение. Тот, кто несет отрезанные головы крестьян, чтобы оказать им последние почести. Тот, кто не предаст меня, когда предложат целое состояние.

– Это не настолько бескорыстный поступок, как ты думаешь, – сказал я. – Вред миру от оставленных в нем душ причиняет мне такую же боль, как и им. Все равно что воткнуть нож себе в ногу.

– Пусть так. Я все равно хочу, чтобы ты охранял меня, Рах. Мне нужен тот, кому я могу доверять и кто может быть лучше, чем человек, настолько мало заинтересованный в этой войне, что даже этого не понимает.

Посчитав это оскорблением, я сказал:

– Ты вступился как раз вовремя и спас меня и моих Клинков от бесчестия. Я благодарен тебе за это, но мы сражаемся, только защищая гурт. Мы умираем, только защищая гурт. Таковы наши законы. Таков наш путь.

– Тем не менее вы здесь, сражаетесь против кисианцев на стороне чилтейцев.

– Сражается Гидеон. А я стараюсь сохранить своих Клинков.

– И как же ты их сохранишь? Уведешь отсюда?

Я встретил взгляд его светлых, проницательных, но добрых глаз.

– Я не знаю. Может, никак, ведь даже если мы выиграем войну, вы все равно не вернете нам свободу.

– Чилтейские коммандеры и Девятка – нет, а я – да.

До меня дошел смысл его слов.

– Ты освободишь нас? По-настоящему? Позволишь взять лошадей, оружие и вернуться домой, и нас не станут выслеживать и возвращать?

– Настолько, насколько может быть свободным тело.

– Но почему?

Он развел руками.

– Потому что услугу нельзя получить без награды. Я не жду, что ты станешь защищать меня из любви, чувства долга или чести, по крайней мере, до тех пор, пока не поймешь, за что я сражаюсь. Но я могу дать тебе то, чего ты больше всего хочешь, в обмен на то, что необходимо мне. Мне нужно, чтобы рядом постоянно находились готовые к бою левантийцы. Вы больше не будете участвовать в сражениях, если этого не потребуется для защиты меня лично. Что скажешь? Ты будешь служить миру, как твой собрат служит войне?

Не все мои Клинки согласятся на это, даже ради свободы. Слишком многие хотели сражаться, убивать, исцелять чужой кровью собственные раны. Я – их капитан, хотя уже столько раз их подводил, и что бы ни говорил этот человек, он – чилтеец.

Но у меня не было выбора.

– По рукам, лорд…

– Можешь называть меня Лео, когда мы наедине, но снаружи я «доминус Виллиус» или «ваша светлость».

– Доминус?

– Церковная версия обращения «лорд», в честь первого пророка Домонициуса.

– Я понял.

Лео рассмеялся.

– Конечно нет, но, может быть, однажды поймешь.

На следующее утро мы выехали в том самом молчании, которое прожигает дыру на затылке капитана. Ни один из моих Клинков не обрадовался новому соглашению. Им одинаково не нравилось расставаться с гуртом и охранять священника. В их глазах он был ничем не лучше миссионера, и сколько я ни объяснял, что он ищет мира, они видели лишь врага, я не мог их за это винить.

Радости не добавило и то, что легат Андрус заставил нас встать спозаранку, чтобы проехать как можно больше. Он не спускал глаз с небосвода. Похоже, кисианские дожди пугали чилтейцев не меньше демонов, но грозовые облака были от нас еще далеко.

– Думаешь, успеем в город раньше дождя? – спросил я Лео.

Мы скакали бок о бок. Я всегда любил тишину, но в обществе священника предпочитал слышать его голос. Когда он не говорил, то будто обдумывал шесть мыслей разом, я буквально чувствовал, как напряженно трудится его мозг.

– Да, – ответил он. – Этого хочет Бог, а значит, так и будет, но мы не сможем покинуть столицу, пока не пройдут дожди и не сойдет снег.

– Снег?

Он повернулся, вопросительно подняв бровь.

– У вас в степях нет снега?

– Это такой дождь?

– Снег – это не дождь, хотя он мокрый, когда тает. Он падает с неба, когда мир слишком холоден для воды. Зима превращает воду в лед, твердый как камень или кристалл до тех пор, пока не растопишь его обратно в воду над огнем. Далеко на юге даже колодцы замерзают, если зима достаточно холодная.

Хорошо обученный Дзиньзо не дрогнул от моего восклицания. Он продолжил мерно скакать позади Дхамары и Рена, а те обернулись посмотреть, что случилось.

– Твердая вода, – сказал я. – А пить ее все равно можно?

– Пока твердая – нет, но можно положить кусочек в рот, и он постепенно растает. Хотя нужно быть осторожным, чтобы не распороть щеку.

Недоверие на моем лице его рассмешило.

– Ты привыкнешь. К счастью, на берегах Ленты снег идет редко, но в южной Кисии зима убивает больше людей, чем приграничные набеги.

По дороге Лео говорил много и всегда на левантийском. Он рассказал Хими, как в детстве прятался в садах Цитадели мира, а слуги искали его так долго, что он засыпал. Поговорил с Йитти о травах, а с Теппатом об истории, научил Дхамару чилтейской песенке о грудастой женщине, из-за которой, по его словам, могут вышвырнуть из церкви.