Патрик Уикс - Тевинтерские ночи [сборник litres]

Он закричал, прижав к груди размозженную кисть.

Лессеф зашла к нему за спину и шепнула на ухо:

– Это все твоя лампа, дорогуша.

Он поднял глаза, кривясь от боли и чувствуя, как его покидают силы. Хотелось лечь и свернуться калачиком – такой усталости он не испытывал даже после изнурительных многодневных походов в тяжелой броне.

Прорезь в палатке, служившая дымоходом, была закрыта полосками яркой ткани, такими же, как на одежде Вороны. Возле лампы лениво клубился дым, который медленно спускался и стлался по полу.

– В Антиве это растение любят за пьянящий эффект, но, признаться, сильнее всего оно действует, когда используешь его впервые. Скоро привыкаешь к легкой летаргии, охватывающей все тело, но по первости ощущаешь безмятежную сонливость… Как самочувствие, дорогуша? Подоткнуть одеяльце?

Биклиус оглянулся и заметил длинный меч в ножнах, лежавший возле перевернутой стойки для брони. С беззвучным воплем ярости он схватил оружие левой рукой, зажмурился от напряжения и резко крутанулся на месте, вложив в замах последние силы.

Почувствовав, как лезвие вонзается в цель, он с облегчением выдохнул.

Затем шершавая морщинистая рука потрепала его за щеку, и он открыл глаза.

– Лессеф из Антиванских Воронов выполнила заказ.

Его кисть плотно примотали к рукоятке меча полосами ткани. В глазах Лессеф промелькнуло сожаление, но она все еще улыбалась, будто дразня. Как ни слаб был удар Биклиуса, он все же наполовину разрубил столб: клинок рассекал дерево слой за слоем, пока не застрял.

Колени магистра подкосились, и он повис, привязанный к рукояти меча. Заскрипела древесина, брезент начал провисать. Биклиус услышал приглушенные шаги старухи. Она вышла из палатки, даже не оглянувшись.

– Подожди, – чуть слышно пробормотал он, едва ворочая языком; губы медленно шевелились, будто два жирных дождевых червя. – Ты не можешь просто так меня оставить. Ты не…

Столб окончательно сломался, и палатка рухнула. Теперь магистр мог достать меч, но у него уже не было сил выдержать вес палатки. Он услышал звон стекла и кожей почувствовал мокрую ткань.

Повсюду разлилось масло от лампы.

– О нет! – выдохнул он, из последних сил пытаясь выбраться, перебирая в голове все заклинания, которые могли бы его спасти. – Нет, только не это… Не-е-ет!

Биклиус сумел встать на колени. Масло вспыхнуло, и вокруг заплясали языки пламени. Он попытался закричать и чуть не задохнулся, глотнув дыма; он открывал и закрывал рот в отчаянном поиске воздуха, которого ему так и не досталось.

Поутру солдаты нашли тело магистра – он стоял на коленях, раскрыв рот в безмолвном крике.

Тэйнсли устало перевел взгляд на западный берег и увидел долгожданный сигнал: темное ночное небо озарилось пожаром в имперском лагере.

– Пора приниматься за работу, – тяжело вздохнул он.

Кряхтя, старик выбрался из маленькой лодки, выпрямился во весь свой семифутовый рост, замахал жилистыми руками, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Как только покалывания прекратились, он взялся за весла и начал грести к берегу. В лодке Тэйнсли совсем разморило: ему приснилось, как он сидит возле домашнего очага, согреваясь бренди. Увы, сейчас не до того: госпожа Лессеф вот-вот спустится с холма.

Тэйнсли остановил лодку и причалил к берегу под протестующее нытье старых костей. Он выпрямился, сделал глубокий вдох и почувствовал, как раздувается грудь. От выдоха захрустели ребра. Старик подумал, что наверняка выглядит как монстр – семь футов ростом, обтянутый гибкими, тугими мышцами. И все же он чувствовал себя на все свои семьдесят шесть.

– Когда-нибудь она точно меня убьет, – простонал Тэйнсли, а затем положил ладони на поясницу и прогнулся назад.

Над водной гладью прокатился хруст. Старик успел вспотеть, длинные седые пряди лезли в глаза. Больше всего он ненавидел распускать волосы каждый раз, когда отправлялся на дело, – но госпожа Лессеф настаивала.

– С такой прической ты выглядишь воинственней, – передразнил он нарочито писклявым голоском. – «Знал бы ты, как тебе идет!»

Старик вздрогнул, вспомнив, как она вечно поглядывает на него и иногда запускает руки в волосы. Это всегда раздражало. Он подозревал, что госпоже Лессеф больше всего нравится смеяться над его кислой миной.

Он совсем замерз, но понимал, что худшее впереди.

Старик перевел взгляд на корму лодки, где лежали железные латы. Даже вдали от лагеря они поблескивали, отражая свет пожара.

– Тупая железяка, бесполезный кусок металла, проклятая блестящая громадина! – выругался Тэйнсли.

Нагрудник был невероятно тяжелым и стеснял движения. Старик чувствовал себя крабом, медленно ползающим по земле в ожидании, пока кто-нибудь придет и выковыряет из-под панциря его нежное мясо. Поножи плотно прилегали к ляжкам и икрам, мешая бежать, нагрудник впивался в бедра всякий раз, когда Тэйнсли поворачивался, а наручи… О них даже говорить не стоило. Он предпочел бы им ткань или, на худой конец, вываренную кожу, но госпожа настояла на своем.

– Ей просто нравится причинять мне неудобства, – ворчал он, нацепляя на голову последнюю часть ужасающего костюма – шлем с рогами. – Какому идиоту пришло в голову приделать к шлему рога? Можно зацепиться за что угодно, да и выглядишь как последний дурак. Дурацкий шлем, дурацкий доспех, дурацкое…

Его мысли вслух прервали пронзительные крики в стороне лагеря.

– Стэн! Стэн, шок басра вашедан таам! Тет а! Номс даар ват!

Тэйнсли повернулся и увидел Лессеф. Та с бешеной скоростью неслась вниз по склону, убегая от имперских солдат, – которые, заметил он с горечью, предусмотрительно надели кожаные доспехи и кольчуги.

И хотя он всей душой ненавидел тяжелую броню, стоило отдать ей должное – учитывая огромный рост Тэйнсли, она придавала ему очень внушительный вид. Солдаты Тевинтера, сломя голову бежавшие к подножью холма при свете огня, вдруг поняли, что уже гонятся не просто за дикой старухой. Перед ними словно из ниоткуда возник разъяренный воин-кунари в начищенном до блеска доспехе, на котором угрожающе плясали огненные вспышки.

– Если они не совсем дураки, то остановятся и повернут обратно… – процедил Тэйнсли.

Но они продолжали бежать.

– Стэн, номс даар ват! – прокричала Лессеф, со всех ног мчась к Тэйнсли.

– Опять? – с грустью прошептал старик, страдальчески кривя губы под забралом – солдаты не увидят, – после чего собрался с духом и взял на изготовку боевой топор.

Лессеф просияла. Ее длинные волосы и изорванная мантия развевались на ветру, придавая ей сходство с дикаркой. Тэйнсли заметил, что она успела снять туфли, обнажив костлявые ноги. Он представил, сколько времени потратит, чтобы смыть с них грязь. Но размышлять было недосуг – он заметил в глазах Лессеф знакомый огонек. Не задержавшись ни на секунду, она подняла правую ногу, уперлась ею в левое бедро Тэйнсли и прыгнула. Солдаты резко остановились, глядя, как старуха взмывает в воздух, обернувшись комком рук, ног, лохмотьев и развевающихся лент. Завершая прыжок, она развернулась лицом к солдатам и изящно приземлилась на плечо Тэйнсли.