Татьяна Коростышевская - Сыскарь чародейского приказа [litres]

– А сердце заходится? – быстро спросила я.

– Как дышать забываю…

Уфф… Меня отпустило. Значит, не только с моим организмом эдакие катавасии случаются. Значит, точно его высокородие какие-то флюиды чародейские на барышень выпрыскивает.

– Он же злой как черт, начальник наш, – продолжила Ляля.

– Орет?

– Да лучше бы орал! У меня дядюшка крикун записной, я к этому привычная. А Семушка – нет, взглянет эдак презрительно и слова сквозь зубы цедить начинает. Меня с самого начала предупреждали, что он женщин презирает…

– И причина на это какая-то имеется?

– Что-то такое было… – Ляля воровато оглянулась на дверь и понизила голос. – Знаешь графиню Головину, фрейлину ее императорского величества?

Я покачала головой.

– Да знаешь. Про нее часто в газетах пишут. Прелестнейшая графиня Г.

Я радостно кивнула – знаю! Пресса об этой аристократке писать любила. Графиня Г. на водах устроила великолепный прием, графиня Г. осветила своим присутствием благотворительный аукцион, туалеты графини Г. в этом сезоне заказывались в Париже…

– Поговаривают, что у нашего Семена Аристарховича с блистательной фрейлиной роман был страстный, до того как она за Головина замуж вышла. Он даже стрелялся на дуэли…

Интереснейший разговор прервался с появлением в приемной Мамаева.

– Как поживаете, букашечки?

Одна из букашечек хихикнула и покраснела, вторая же внимательно осмотрела мамаевский серый костюм, примечая, не оттопыривается ли где карман приказного чардея от коробочки с обручальным кольцом внутри.

– Вашими молитвами, – ответила я за обеих. – Господин статский советник велел мне до субботы не куролесить.

Специально тоном подчеркнув слово «суббота», я надеялась, что Эльдар сейчас рассмеется и развеет все мои тревоги, с этой самой субботой связанные. Но он лишь рассеянно кивнул и скрылся в кабинете.

Я поднялась с места и бочком подошла к двери.

– Зря стараешься, – кисло проговорила Ляля. – Червонец поставлю на то, что они там щитами прикрылись, чтоб ни одного словечка наружу не утекло.

– Нам не доверяют? – возмутилась я, будто и не собиралась только что подслушивать.

– Не нам, а мне.

Вот тут я удивилась. Ольга Петровна продолжила:

– Семен Аристархович опасается, что я все, что на службе происходит, дяде пересказываю. Интриги у нас здесь – почище мадридского двора.

– А дядя у нас кто?

– А дядя у нас – обер-полицмейстер Петухов.

Тут я одновременно удивленно открыла рот и получила по спине – да пониже спины, чего уж там – створкой двери, челюсти щелкнули, я прикусила язык.

– Зайди к нам, Гелюшка, – велел Зорин.

Мамаев наслаждался прохладой, Семен Аристархович кивнул на свободный стул, предлагая мне присесть:

– Наши с вами коллеги, Попович, считают, что я должен ввести вас в курс дела. Поэтому сейчас я буду говорить, а вы слушать, не перебивая, по возможности, своими обычными волелюбивыми репликами.

Я кивнула. Язык болел, и даже если бы захотела, ничего членораздельного я сейчас слушателям предъявить бы не смогла.

– Нам сверху указания спустили об укреплении морального чиновничьего духа и о действиях, кои мы должны для этого укрепления произвести. Вы понимаете? Нет, Попович, не отвечайте! Я сам озвучу. Вас требуют разжаловать и отказать от места, а господину Мамаеву грозит понижение в чиновничьем классе.

Я замычала, как глухонемой на паперти.

– Мы эти требования исполнять не будем, – успокоил меня Крестовский. – Но чтоб привести наши личные дела в соответствие с требованиями разбойной канцелярии, нам следует некоторым образом защитить и вашу девичью честь, и доброе имя Эльдара Давидовича. Ну или то, что от него осталось.

Я осторожненько потрогала языком щеку изнутри и решилась слово молвить:

– Шеф, если вы хотите мне сообщить, что помолвка моя будет понарошку, то я и сама уже догадалась. Не стоит на меня сейчас ваши ораторские таланты расходовать.

Крестовский удивленно приподнял брови, Зорин крякнул что-то нечленораздельное, я продолжила:

– Через пару месяцев или через полгода Эльдар Давидович будет уличен мною в адюльтере, и мы с ним расстанемся, к взаимному удовольствию сторон. Тихо расстанемся, чтоб слухи не пошли, а только наметились, навроде кругов по воде. Я прекрасно понимаю, что брошенная невеста – персонаж трагический, вызывающий сочувствие, в отличие от суфражистки, к появлению которой в стенах чародейского приказа наша берендийская общественность еще не готова.

Мамаев опустился передо мною на одно колено и почтительно поцеловал руку:

– Сообразительная букашечка.

Я выдернула конечность и строго взглянула на жениха:

– Еще раз назовешь меня букашечкой, уличу немедленно, и тебя в классе понизят!

– Извините, Евангелина Романовна. – Мамаев споро вернулся на свое место. – Душечка? Котик?

Я поправила очки, Эльдар замолчал.

– Ты, Гелюшка, только никому об этом обмане не рассказывай. – Зорин смотрел на меня с истинно отеческим участием. – Ни маменьке в письме, ни подругам не проболтайся.

– Ольга Петровна?

– И ей тоже об этом знать не нужно.

Ну да, если Ляля – племянница Петухова, предосторожности не помешают. Я бы, конечно, лучше бы ее успокоила, зная, как болезненны ей мамаевские порхания. Но нет так нет. Приказ, даже в такой вот просительной форме полученный, исполнять надо. Я решила, что хотя бы время потяну, расскажу ей уже после обручения, чтоб раньше не терзать дольше необходимого.

– Значит, договорились, – произнес Крестовский, уже поднимая руку для своего изгонятельного жеста.

Стоп! Мой жест с очками стоил десяти шефовых мановений.

– Вы меня только ради этого в кабинет вызывали?

Семен Аристархович кивнул, но слегка неуверенно. Этого «слегка» мне хватило, чтоб продолжить.

– Шеф!

– Что?

– Ваше высокородие!

– Попович, вы испытываете мое терпение.

– Я работать хочу, а не в приемной мундир просиживать!

– Чего вы от меня хотите?

Я объяснила. Он вопреки моим опасениям не возражал.

– Понятно. Только пусть вас Иван Иванович сопроводит, – Крестовский кивнул Зорину. – Кто знает, может быть, там, где спасовали чардеи…

Он не закончил, но мне и того было довольно. Я бы заплясала от счастья, если бы к тому времени намертво не примерзла к креслу.

Из кабинета мы выходили гурьбой. Ваня, извинившись вполголоса, сказал, что встретимся мы с ним уже у входа:

– У меня там кое-какие бумаги закончить надо, дело срочное. Давай через три четверти часа. Я велю, чтоб лошадку нам запрягли.

– А это далеко? – шепотом спросила я.

– За окраиной, но до обеда обернемся.

Зорин ушел, я сверилась с часами, чтоб не опаздывать. Эльдар Давидович, напротив, покидать приемную не собирался. Он устроился на моем месте со всеми удобствами, налил себе водицы из графина, выпил, поморщился, занюхал моей настольной гортензией. Цветок, невзирая на жару, цвел и пах, как и положено комнатному растению при хорошей хозяйке. Видимо, Ляля оказалась права, и самописное излучение способствовало развитию флоры.