Терри Пратчетт - Платье цвета полуночи [litres]

– Мыслей не читаю, – заявила госпожа Пруст, переворачиваясь на другой бок.

– Госпожа Пруст!

Госпожа Пруст села и принялась вынимать из одежды соломинки.

– Мыслей не читаю, – повторила она, стряхивая солому на пол. – На самом деле я обладаю впечатляющими, но отнюдь не сверхъестественными способностями, отточенными до предельного совершенства, и не забывай об этом, пожалуйста. От души надеюсь, нам принесут горячий завтрак.

– Нае проблема – чё вам надыбать-то?

Ведьмы, как по команде, вскинули головы: под потолком, на балке, весело болтая ногами, расселись Фигли.

Тиффани вздохнула.

– Если я спрошу вас, что вы делали прошлой ночью, вы мне соврёте?

– Ни в коем разе, клянёмся честью Фиглей, – заверил Явор Заядло, прикладывая руку туда, где, по его представлениям, находилось сердце.

– Что ж, звучит убедительно, – промолвила госпожа Пруст, поднимаясь на ноги.

Тиффани покачала головой и снова вздохнула.

– Нет, всё не так просто. – Она подняла глаза к балке: – Явор Заядло, ты только что сказал мне правду? Я тебя спрашиваю как карга холмов.

– Ах-ха.

– А сейчас?

– О, ах-ха.

– А сейчас?

– О, ах-ха.

– А сейчас?

– Ох… ну, всего лишь крохотулечную мал-малу враку, нды? – даже и не враку, просто кой-чо, чего тебе лучшей не знать.

Тиффани обернулась к госпоже Пруст: та усмехалась от уха до уха.

– Нак-мак-Фигли считают, что правда слишком ценна и ею не стоит лишний раз разбрасываться, – оправдываясь, объяснила девушка.

– Хм, этот народец мне по сердцу, – усмехнулась госпожа Пруст и тут же, опомнившись, добавила: – Ну то есть был бы, если бы сердце у меня было.

Послышалась поступь тяжёлых сапог; звучала она с каждой секундой всё ближе, но ничуть не легче. Как оказалось, сапоги принадлежали высокому, тощему стражнику: он поздоровался с госпожой Пруст, учтиво коснувшись шлема, а Тиффани просто кивнул.

– Доброе утро, дамы! Я – констебль Пикша, мне поручено сообщить вам, что вас отпускают, с вынесением предупреждения, – промолвил он. – Хотя должен сказать, что, насколько мне известно, никто толком не знает, о чём вас предупреждать, так что на вашем месте я бы просто посчитал себя предупреждёнными в общем и целом, так сказать, без какой-либо конкретики, и, хотелось бы верить, полученный опыт вас вразумил, ничего личного и без обид. – Он кашлянул и продолжил, нервно оглянувшись на госпожу Пруст: – А командор Ваймс попросил меня довести до вашего сведения, что лица, в совокупности своей известные как Нак-мак-Фигли, должны покинуть этот город ещё до заката.

Из-под потолка раздался протестующий хор: на взгляд Тиффани, Фигли преуспели в потрясённом негодовании не хуже, чем в пьянстве и воровстве.

– Оххх, мал-малюху всяк норовит обидеть!

– Эт’ не мы! Эт’ громазд паря делов натворнул и слинячил!

– Меня там не было! Вон у них спросите! Их там тоже не было!

И прочие оправданствия того же пошибу, тока так.

Тиффани несколько раз постучала оловянной тарелкой по прутьям камеры, пока Фигли не смолкли. И в наступившей тишине заявила:

– Я прошу прощения, констебль Пикша. Я уверена, им всем очень стыдно из-за паба… – начала девушка, но констебль только отмахнулся.

– Мой вам совет, госпожа, уезжайте тихо-мирно, а про паб никому ни слова.

– Но, послушайте… мы все знаем, что они разнесли «Голову Короля» вдребезги!

Констебль снова остановил её.

– Нынче утром я проходил мимо «Головы Короля», и паб со всей определённостью был целёхонек. Более того, его осаждали толпы людей. Все жители города до единого рвутся на него поглазеть. Паб «Голова Короля» ровно таков же, как прежде, насколько я могу судить, за исключением одной-единственной крохотной детали, а именно: теперь он развёрнут навыверт.

– Что значит «навыверт»? – удивилась госпожа Пруст.

– Я хочу сказать, он задом наперёд стоит, – терпеливо объяснил полицейский, – я только что там побывал, и, уж будьте уверены, «Головой Короля» его больше не называют.

Тиффани свела брови.

– То есть… теперь его называют «Затылок Короля»?

Констебль Пикша улыбнулся.

– Вижу, вы барышня воспитанная, госпожа, потому что большинство собравшихся называют его «Королевская…».

– Я тут похабщины не потерплю! – сурово отрезала госпожа Пруст.

«Да ну? – подумала про себя Тиффани. – Это ведь у тебя полвитрины забито розовыми надувными как-бишь-их-тамами и другими загадочными предметами, которых я и рассмотреть-то толком не успела? Странен был бы мир, если бы все люди как две капли воды походили друг на друга, а тем более – на госпожу Пруст».

А под потолком бурно пшушукались Нак-мак-Фигли, причём Туп Вулли шумел больше обычного.

– А я вам грил, грил или нет, я ж сказанул, что эта заведения задом вперёд встряла, вот так и сказанул, но нет, вы ж не послухали! Я, мож, и туп, но я ж не дурак!

Паб «Голова Короля», или какую бы уж часть королевской анатомии он теперь собою ни воплощал, находился неподалёку, но уже за сотню ярдов [34]до него ведьмам пришлось проталкиваться сквозь бесчисленные скопища людей, многие из которых держали в руках пинтовые кружки. И на госпоже Пруст, и на Тиффани были подбитые гвоздями башмаки – весомое преимущество, когда требуется по-быстрому проложить путь через толпу. И вот, прямо перед ними, слава небесам, воздвиглась, за неимением лучшего слова (хотя Фигли иное слово охотно бы использовали, причём ни минуты не колеблясь), «Спина Короля». Ведьмы облегчённо выдохнули. Перед задней дверью, что ныне исполняла обязанности, некогда возложенные на парадный вход, обнаружился сам хозяин, господин Уилкин: одной рукою он подавал кружки с пивом, а другой сгребал деньги. Выглядел он – точь-в-точь кот в тот день, когда вместо дождя с неба посыпались мыши.

В самый разгар своих трудов праведных он умудрялся-таки выкроить минутку-другую и сказать несколько слов щуплой, но очень целеустремлённой даме, которая всё заносила в блокнот.

Госпожа Пруст ткнула Тиффани в бок.

– Глянь-ка туда! Это мисс Резник из «Таймс», а вон там, – она указала на высокого стражника в форме, – вон, видишь, тот, с кем она разговаривает, – это командор Ваймс из городской стражи. Человек он порядочный, всегда смотрит сердито, шуток не терпит. А ведь дело принимает интересный оборот: он, видишь ли, очень не любит королей. Его предок отрубил голову нашему последнему монарху.

– Какой ужас! А король этого заслуживал?

Госпожа Пруст, помявшись немного, заверила:

– Ну, если рассказы о том, что именно обнаружилось в его личных застенках, не врут, то ответ – «да», причём большими буквами. Но предок командора всё равно предстал перед судом, потому что безнаказанно рубить королям головы, по-видимому, нельзя: всегда найдутся недовольные. Оказавшись на скамье подсудимых, он сказал только: «Будь у чудища сотня голов, я бы не знал покоя, пока не отсёк бы их все до последней». Это засчитали за признание себя виновным. Его вздёрнули, а потом, много позже, поставили ему памятник, что говорит о людях куда больше, чем хотелось бы о них знать. Прозвище у него было – Старина Камнелиц, и, как ты сама видишь, это черта семейная.