Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Клак… Клак… Клак…

Густой мрак перед ними кишел силуэтами.

Они обежали кругом огромную груду развалин какого-то сооружения из кирпичей. Над кучей рассыпавшихся блоков поднимался портик, где высились десять кованных из черного железа пик, и на каждой торчала отрубленная голова нелюдя в разной степени разложения.

Оглядевшись, Ойнарал жестом указал Сорвилу подниматься. Король-верующий последовал за сику к вершине развалин, визг жуткой орды отдавался внутри нечестивого Котла. Ослепительно сиявшее острие Холола бросало яркие отблески им под ноги. Бледные фигуры обретали жизнь в промежутках между полосами света, превращаясь в подобие личинок, горюющих, стенающих и вопиющих, раскачивающихся, посыпающих свои головы и лица калом. Дергающиеся руки. Сплошные полоски зубов в воющих пастях. Кожа, черная от грязи и фекалий. Рты, нет, какие-то измученные щели… Сотни безволосых голов, бледных, как грибы, раскачивающихся, как поплавки на мутном просторе. Зрелище это заставило юношу пасть на колени, пронзило душу. В тлен превратились кости его, пеплом сделалось его сердце.

Такой! Такой стала их награда! Плод их безумного самомнения, богомерзкого заблуждения!

Немыслимое свершилось. Народ Зари действительно умер.

Нелюдской свет распространялся, выхватывая из тьмы туши колонн и опор, гигантских, целых и полуразрушенных, украшенных изваяниями, словно надгробья, возвышающиеся над кишащими нежитью полами.

Клак… Клак… Клак…

Несколько успокоившись, Ойнарал спустился по склону руин и повел Сорвила далее по поверхности, покрытой сотнями мусорных куч, по которым ползали изголодавшиеся эрратики. Сорвил старательно избегал любого соприкосновения с ними, так, как избегают прокаженных, но все равно споткнулся об изможденного нелюдя, глодавшего посиневший труп, с собачьим усердием стараясь оторвать почерневший сосок. Некоторые как будто не замечали их, других охватывал какой-то давний ужас. Один из них на глазах Сорвила нянчил пустоту, как младенца, другой ласкал камень, словно любовницу. И все же многие обращали на них внимание, иные с тусклой миной сдавшихся неизмеримому и неподвижному горю, другие же тянулись к свету Холола, как рыба к наживке, в черных глазах появлялся блеск.

Многие из них начинали подниматься.

Клак… Клак… Клак…

Озираясь по сторонам и спотыкаясь, Сорвил пытался успеть за сику. Тот на ходу обернулся к нему. Крик его можно было бы и не слышать:

– Беги!

Чародейский шепоток каким-то образом сочился сквозь безумное причитание…

И Сорвил помчался во всю прыть, стараясь не отстать от блистающего доспехом воина-нелюдя и оступаясь на склонах мусорных куч. Однажды он снова заметил отражение Амиоласа в овальном щите Ойнарала. И снова ему явился сей ужас – взирающий на него призрачный лик Иммириккаса. И король-верующий в страхе остановился посреди ползущих и тянущих к нему руки несчастных.

Жив ли он?

И что здесь творится?

Ойнарал удалялся в глубины, озаряя несчетные множества страдальцев. Сотканная, казалось, из пустоты череда восходящих арок возникала перед сику. Кольчуги его сверкали, словно нечто, явившееся прямиком из легенд.

Тень пала на юного короля-верующего.

Что произошло?

Кровавая искра вспыхнула за его спиной – и он развернулся, вспомнив о несущей чары песне. Дюжины эрратиков, нагих и прикрывавших тело лохмотьями, по-обезьяньи переползали через своих собратьев, приближаясь к нему. Поодаль он заметил облаченную в тряпье фигуру, чьи рот и глаза полыхали белым огнем, a между поднятыми ладонями вызревал пронзительный шар алого пламени. Прогремел взрыв. И произошло нечто, чего он не мог даже постичь, не говоря уж о том, чтобы описать, – некое подобие света словно выдуло кровь из всех находившихся между ними тел. Визгливый хор прозвенел трелью.

Горячая жидкость окатила Сорвила.

Но Ойнарал каким-то образом удержал его своей железной хваткой, увлекая назад.

Клак… Клак… Клак…

– Ад! – крикнул он в лицо сику. – Я в аду!

Но нелюдь не мог услышать его.

Харсунк. Рыбный Нож.

Так аорсийские рыцари-вожди называли реку Сурса, ибо именно этот тип клинка напоминало ее русло, особенно если смотреть на него с высокого берега, со стороны бастионов Даглиаша, в лучах заходящего солнца: длинное и тонкое серебрящееся лезвие, рассекавшее безжизненные пустоши Агонгореи, начиная от унылых равнин Эренго; восточный берег почти прямой, а западный, подверженный наводнениям, изогнут, словно после многолетнего тесного знакомства с точилом.

Рыбками древние аорсийцы называли шранков – тощих, как зовут их в иных краях.

– Рыба, – говаривали пострадавшие от войны, – сперва должна на ноже попрыгать.

Они изрекали, как это и положено воинственным людям, полным коварства и ненависти, слова, уничижительные для своих врагов, осмеивая (как и следует) все смертельно опасное и подлинное, что было в них. В простых и суровых сердцах этих людей река Сурса всегда оставалась своей, всегда служила людям.

Однако на деле Харсунк обладал двумя смертоносными лезвиями. Со дней Нанор-Уккерджи неисчислимые множества людей пролили кровь на его берегах; души эти пали в сражениях, память о которых сохранилась запечатленной лишь на потрескавшихся и ушедших в землю камнях. Летописи повествовали о раздутых гниением трупах, запиравших своей массой устье реки, об огромных скоплениях мертвечины, которые несло сверху днями, а то и неделями, прежде чем тление и безжалостное течение не отправляли их в глотку Туманного моря.

Харсунк помогал и тем, кто хотел через него переправиться, и тем, кто оборонялся на его берегах, – и их кровь в равной мере обагряла воды. «Если эта река – наш Нож, – спрашивает Нау-Кайюти своих самоуверенных генералов в «Кайютиаде», – то почему мы поставили Даглиаш сторожить ее?»

Однако в конечном итоге обух клинка оказался острее лезвия. Не-Богу выпало закончить тысячелетний спор. Даглиашу суждено было оказаться в руинах. Всем поэтическим метафорам, всем словесам века, полуночным, славным и жутким повестям суждено было сгореть вместе с городами Высоких норсираев. Река Сурса, когда ее вообще упоминали, превратилась в «Чогайз» – так ее называли шранки на своем мерзком языке. Два тысячелетия минуло, прежде чем людям удалось вдохнуть смысл в неопределенный Аспект. Две тысячи лет суждено было Ножу ждать, чтобы Великая Ордалия обагрила своей кровью оба его древних и убийственных лезвия.