Николай Горькавый - Курьер-619 (Юпитер – Челябинск) [litres]

Знать, что ты должен умереть, чтобы спасти множество людей, – трудно.

Николетта впала в какое-то шоковое, отстраненное, состояние.

Джер лихорадочно пытался утешить ее и даже рассказал о теории сохранения информации, о запутанных квантовых траекториях и о сверхсветовом скачке вероятностей.

Николетта послушала и сказала:

– Ничего не поняла. Моногений, ты не можешь проще изложить, чтобы даже глупые фоуры поняли?

Джер попробовал зайти с другой стороны:

– Квантовая механика настаивает на том, что информация исчезнуть не может. Когда мы перескочили в прошлое, то принесли с собой информацию о себе в будущем. И эта информация должна реализоваться в новой мировой линии. Если совсем просто: если мы погибнем сейчас, то появимся снова в двадцать третьем веке, из которого прибыли, только в новом будущем. Такая квантовая реинкарнация. Она возможна из-за того, что наши волновые функции размазаны между двумя временами. Сейчас мы концентрируем их на себе, но после нашей гибели наши волновые функции должны упруго распрямиться и перенести информацию о нас из одной линии времени в другую. Так гласит одна из модных теорий, популярное изложение которой я когда-то читал. Эта упругость связана с тем, что именно мы стали причиной появления нового ответвления времени, но этот момент я понял не совсем хорошо.

– Ты очень умный, – сказала Николетта. – Но лучше просто обними меня, если хочешь утешить.

Они лежали, тесно обнявшись, и им совершенно не хотелось выбираться из уютной постели. Она спросила:

– Одиннадцать лет назад ты сидел в карцере за неуважение к персоналу интерната. Что ты сделал? Настал час раскрыть истину.

Он был готов рассказать что угодно, лишь бы отвлечь Николетту от их положения хрупкой мошки между молотом термоядерной боеголовки и наковальней каменного астероида.

– Директриса нашего интерната очень гордилась своим сыном, который умел дудеть на саксофоне. В тот день в интернате были какие-то важные господа – и она снова вытащила на сцену своего гения, чтобы он сыграл высоким гостям. Мы все ненавидели этого маминого сыночка…

– Почему? – удивилась Николетта.

– Именно потому, что он был «маменькиным», а мы все были безотцовщиной и никому не нужной шантрапой. Вот я и встал возле сцены так, чтобы он меня увидел во время игры. И он меня увидел.

– И что ты потом сделал?

– Я просто достал из кармана лимон и стал его смачно жевать, как яблоко.

Николетта заливисто рассмеялась:

– Какой ты хитрый!

– Рожу маменькиного сынка перекосило, и труба издала неприличный звук – совсем не по нотам. Как потом ругалась директриса! А я, выйдя из карцера, стал героем среди пацанов.

– Мне очень жаль, что твое детство было таким суровым… – вздохнула Николетта.

– Ну, я не считаю, что оно было таким уж плохим. Бывает гораздо хуже!

Девушка сказала:

– Когда маленький ребенок растет в обычной семье – с мамой и папой, с бабушками и дедушками, то он похож на пчелу, которая все время собирает с окружающих мед любви. Он переходит от одного к другому и буквально купается в их обожании.

– Да, о такой жизни мы, детдомовские дети, могли только мечтать…

Николетта спросила:

– А девчонки в вашем интернате были?

– Из девочек формировались отдельные группы. Жили они в другом корпусе, но мы учились вместе и обедали в одном зале.

– Тебе кто-нибудь нравился из девочек?

– Да, я даже две недели был влюблен в девочку Тину.

Николетта снова рассмеялась. Джер был рад, что она смогла отвлечься.

– Только две недели? Что же случилось потом?

– Она была новенькая и сразу мне понравилась, потому что загадочно молчала. Все наши девчонки были страшные болтушки – и мои нервы совершенно не выдерживали их безудержного речевого потока. Тина была абсолютно молчаливой – и этим просто поразила меня. В конце концов я не выдержал, стащил на кухне апельсин и пошел к ней знакомиться.

– И как?

– Все мечты рухнули. Оказывается, у новенькой Тины просто сильно болело горло. Когда я приперся к ней с фруктовой приманкой, она уже выздоравливала и обрушила на меня такой благодарный поток сиплой информации – о том, где она раньше жила и какой самый красивый мальчик в интернате с ней дружил, и как здорово, что я ей принес апельсин, и какой он, наверное, вкусный… В ответ я сказал, что схожу за ножиком для чистки краденого апельсина, – и трусливо сбежал.

Николетта хихикала весь рассказ.

– А что было дальше? Она преследовала тебя?

– Через неделю я сдал экзамен и был отправлен в школу пилотов. Так что Тина осталась в моей жизни лишь воспоминанием.

– Зато очень романтическим!

– Да, апельсиново-романтическим. Потом я где-то прочитал, что когда ты встречаешь свою любовь, то в этот момент твое сердце начинает прыгать, как весенний воробей. Молчаливая Тина мне понравилась, но мое сердце при этом не запрыгало.

– А что сделало твое сердце, когда ты увидел меня?

– Ну, ты должна была заметить, что я упал в обморок.

– Ты говорил, что это не из-за меня, а из-за перегрузки.

– Я соврал! Тогда я еще не дал обет говорить только правду и ничего, кроме правды.

– Ах ты обманщик! – и она навалилась на него, пытаясь придавить подушкой.

Выбрались они из кровати, только когда почувствовали сильный голод.

Николетта, впиваясь белыми зубами в бутерброд из обеда номер шесть, сказала:

– Если мы решимся на этот самоубийственный поступок, то от нашего медового месяца остается всего одна медовая неделя! Даже если твоя квантовая и очень запутанная теория верна, мы потом не встретимся в течение двухсот с лишним лет!

Джер сказал:

– Подумаешь – двести лет! Мы опытные путешественники во времени и непременно найдем друг друга.

И он ласково протянул ей свой десерт из завтрака номер семь.

6 февраля 2013 года, время-2

Теодор Белл был отставным военным инженером и старым холостяком. Вернее, когда-то давно он был женат, но семейная жизнь не удалась из-за постоянных служебных разъездов, и двое его сыновей выросли, редко видя отца и плохо его зная. Сейчас они уже закончили университет и не нуждались в отцовском обществе. Теодор был благодарен им уже за то, что они изредка заглядывали в его лесную берлогу и говорили спасибо за чеки, которые он им посылал на дни рождения.

У Теодора были друзья, с которыми он мог посидеть в ресторане или съездить вместе на лыжную трассу, расположенную недалеко – в горах Пенсильвании, чуть больше полутора часов по хорошему шоссе. Но обычно он проводил время в одиночестве, в своем лесном доме, доставшемся ему в наследство от рано умерших родителей. Теодор вспоминал о них часто и с теплотой.