Майкл Стэкпол - Вол’джин. Тени Орды [litres]

По дороге Чэнь нахмурился, когда Ялия остановилась у подножия серпантина.

– Я понимаю, что, возможно, должен извиниться, сестра Ялия.

– За что же?

– За то, что обосновался в Цзоучине.

Она покачала головой.

– Вы искали дом и обнаружили, что чувствуете себя в Цзоучине как дома. За что же здесь извиняться?

– Это ваш дом, а я бы не хотел вторгаться в вашу личную жизнь.

Ялия рассмеялась, и Чэнь почувствовал невероятное удовольствие от ее смеха.

– Дорогой Чэнь, мой дом – монастырь. Я люблю Цзоучин – и еще больше люблю сейчас, узнав, что вам он тоже пришелся по душе. Но вам, как страннику, должно быть известно, что истинный свой дом мы носим в себе. Если не можешь провести тихий вечер за чаем и ощутить покой, то этим покоем не наделит ни одно место на карте. Мы ищем его, потому что оно усиливает ощущение покоя. Показывает нам другую его грань и отражает на нас.

Она указала в даль.

– Увидев Цзоучин вашими глазами и воссоединившись с семьей по вашему предложению, я получила еще одно место, что усилит покой. Но вы должны знать, что в тихую ночь, попивая чай с другом, я ощущаю покой еще острее.

Чэню вдруг показалось, что, стань она внезапно деревом и пусти корни на этом самом месте, он бы никуда не сдвинулся из-под ее тени. Вслух он этого, конечно, сказать не мог, а его улыбка не могла этого передать. Так что он поднялся поближе к ней по тропе, жалея, что пиво так громко плещется в бочке, и кивнул:

– В тихую ночь или громкую, с чаем ли, пивом или просто с прохладной водицей – я бы тоже ощутил покой в обществе друга.

Она застенчиво отвернулась от него, но не смогла скрыть улыбки.

– Так вернемся же в очередной наш дом и насладимся этим покоем.

Только когда Ялия сказала свое слово «за», Тажань Чжу согласился разрешить Чэню поделиться его новым напитком с избранными монахами. Ялии среди них не было – Тажань Чжу отобрал пятерых старейшин. То ли настоятель считал, что все обратится в пьяный дебош, то ли просто думал, что именно эти монахи сумеют по достоинству оценить полученные ими новые впечатления. Хмелевар поставил бы скорее на первое.

Вол’джин и Тиратан тоже присоединились к компании, хотя и пришли по отдельности. Чэнь не мог не отметить напряженность и формальность отношений между ними. Возможно, эмоциональный разрыв был не таким уж большим, но, в сравнении с его близостью с Ялией, эти двое казались расходящимися друг от друга континентами.

Чэнь налил каждому гостю скромную порцию.

– Прошу, поймите, это не финальная формула. Я смешал вместе многое, включая часть весеннего пива, которое сварил уже довольно давно и забыл на складе. Я не скажу вам, какого действия добивался. Чего я желаю от вас – знать не только, каково оно на вкус, но и каково по ощущениям. Пробуйте и нюхайте, и это пробудит воспоминания.

Он поднял собственную чашку.

– За дом и друзей. – Пандарен склонил голову сперва перед Тажанем Чжу, потом перед Вол’джином, а затем перед всеми остальными за столом по порядку. Они выпили как один, кроме Тажаня Чжу.

Чэнь покатал напиток на языке. Он легко уловил вкус ягод и оттенки сердечного покоя, но остальные ингредиенты смешались во что-то со сладким и чуть острым – едва-едва – вкусом. Он проглотил, наслаждаясь шероховатостью напитка в горле, затем поставил чашку.

– Это напоминает мне о времени, проведенном в стране за туманом, когда я оказался гостем на ужине трех хищных огров. Они спорили друг с дружкой, на что я больше всего похож по вкусу. Один сказал, что на кролика, раз я пестрый расцветкой, и я сказал: «Тепло». Другой предположил, что на медведя, по очевидным причинам, и я сказал: «Тоже тепло». А третий сказал, что на ворону – у него была странная вмятина в черепе, – и тогда я сказал: «И это тоже тепло». После чего они заспорили.

Монах улыбнулся.

– И вы получили шанс на побег.

– Очень тепло, – ухмыльнулся Чэнь и отпил еще пива. – Я предложил уладить спор соревнованием с призом. Я сказал им поймать кролика, медведя и ворону, приготовить каждого, чтобы у них имелся вкус для сравнения, на что я действительно похож. А сам предложил сварить что-нибудь для каждого мяса, а потом сварить то, что больше всего подойдет ко мне. И они отправились на охоту, каждый за своей дичью. Потом ее приготовили, а я варил напитки. Затем они поели. А я справился, какой напиток лучше идет к какому мясу, после чего они опять заспорили. Тогда они обменялись мясом и напитками. А я, оставшись единственным трезвым после ночного пиршества, наутро отбыл. Эта кружка мне напомнила о свободе, которую я почувствовал на заре.

Монахи рассмеялись и зааплодировали – хихикал только Тиратан. Лишь Тажаня Чжу и Вол’джина не тронула история. Но тролль отпил, кивнул и поставил чашку.

– Это напоминает мне о покое, который можно изведать, сокрушив врагов. С ними умрут их мечты, оставив твое будущее чистым, как утро после дождя. В его свежести слышатся отголоски хруста их костей. Его сладость – удовольствие от их предсмертных вздохов. И тогда я тоже пробую свободу на вкус.

От сравнения тролля все притихли, а монахи – широко раскрыли глаза. Тиратан выпил и улыбнулся.

– Для меня это осень, когда листья алеют и золотятся. Это сбор последнего урожая. Поиск последних ягод, когда все работают, чтобы заготовить припасы на грядущую зиму. Это время единства и радости перед неопределенностью зимы – и все же, со знанием, что тяжелый труд будет вознагражден. Так что для меня это тоже свобода.

Чэнь кивнул.

– Да, вы оба обрели свободу. Хорошо, – он посмотрел на Тажаня Чжу, сидевшего с нетронутой чашкой. – А вы, господин Тажань Чжу?

Самый старый монах из собравшихся посмотрел в кружку, потом поднял – аккуратно, обеими лапами. Принюхался, затем отпил. Снова принюхался, затем отпил еще и поставил чашку обратно.

– Для меня это не воспоминание. Это картина настоящего. Положения вещей в мире, – он медленно склонил голову. – И свободы – для разнообразия. Это предвестие грядущих перемен. Возможно, сокрушенных врагов. Скорее всего, будущей зимы. Но так, как вы никогда не сварите снова этот же самый напиток, так и мир никогда больше не познает этого времени – или же, увы, этого покоя.

С горечью, оставшейся на языке после угощения Чэня, Вол’джин вышел из комнаты и отправился прочь из монастыря. Реплика Тажаня Чжу задержалась в мыслях и вошла в резонанс с историей Тиратана о человеческом времени сбора урожая. Осень – время, когда мир умирает, когда смерть – черта между старым и новым, еще одно определение для перемен. Такие циклы напоминали о возможности обновления, и существа, осознающие себя в течение времени, часто выбирали сезон или любую другую произвольную хронологическую точку, чтобы отчеркнуть конец или ознаменовать начало.