Кова Крэйсид - Гнездо страха

В любом случае теперь я не жертва, а тот, кто переносит тяжкое испытание на собственной шкуре. В середине июля, примерно через неделю после моего второго свидания с матерью, у меня со Славой выдастся беседа, которая несмотря на мою неохоту говорить по теме принесет свою пользу. Я расскажу своему соседу подробности о совершенном мною преступлении, расскажу примерно то же, что и в НИИ Сербского и невзначай спрошу, что он об этом думает:

– Да я-то че могу сказать, – ответит Слава, – ты попал сюда ни за что, куда интереснее, что об этом думает твой лечащий врач, ты у него спрашивал?

– Нет.

– Почему?

– Меня мало волнует мнение того, для кого психиатрия – это наука каждый человек – пациент, а его жизнь – история болезни, – отвечу я. "И того, кто, выслушав правду, отберет то единственное, что мне дорого попыткой перевернуть мой взгляд на произошедшее" – додумаю я про себя, но, как выяснится, окажусь несправедливым к Александру Александровичу.

– Сан Саныч – другой врач, он верит больным и не лезет в душу. Вон, посмотри, сколько всего нам разрешено и плеера весь день слушать и колбасу на ужин можно оставлять, и фильмы после отбоя смотрим, в других отделениях такого нет, Сан Саныч проникнут пониманием к таким, как мы и винит не нас и даже не нашу болезнь, по его мнению, во всех бедах виновата человеческая глупость. И, возможно, он в чем-то прав.

Так Слава с легкостью разрушил созданный мной стереотипный образ врача и добавил:

– А самое умное, что ты можешь сделать – это записаться к нему на беседу и попросить пристроить себя на какую-нибудь работу, она положительно влияет на скорость выписки.

Впоследствии я решусь на откровенную беседу со своим врачом, а еще до того, как это случится, где-то во второй половине сентября после прочтения подаренной мне на День рождения трилогии Толкиена "Властелин колец", я смогу дать оценку нашим со Славой отношениям. Для меня он являлся кем-то вроде Голлума для Фродо, и, хотя у меня не было нужной ему "прелести", а сам он был далек от образа состарившегося дрыща, незаметно следившего за каждым движением своей жертвы, причина, по которой я продолжал общаться с ним была такой же, как у этих двух вымышленных персонажей. Словно прислушиваясь к словам мудрого Гендальфа о том, что несмотря на свою враждебность Голлум может быть полезен, возможно сыграет важную роль в истории Средиземья, я осознаю, что разделаться с ним можно в любой момент без особого труда, а потому стоит дать ему время, чтобы посмотреть, как он себя проявит.

Но все это произойдет позже, а пока я привыкаю к новым снам, знакомлюсь с нюансами больничного быта и делаю выводы из прочитанных мною книг.

Сны, как оказалось, были самыми обычными человеческими снами, бессвязными и загадочными. Илья, которому я рассказал об одном из них, сказал: "Цветные психоделические сны видят почти все пациенты психиатрических больниц, виной этому разные психотропные препараты, и, по всей видимости, вынужденное постоянно работать воображение". Илья не знал и как большинство не должен был знать о том, что раньше я видел только кошмары, поэтому, в чем разница между психоделическими и обычными снами, я так и не выяснил. Зато теперь я хотя бы понял для себя , куда делись сны с девушкой-ангелом. Похоже, они заблокировались нейролептиками.

Под нюансами быта я подразумеваю мелочи, на которые обращаешь внимание только со временем: на грязные ржавые трубы в туалете, на старые неработающие противопожарные датчики, висящие на потолках с пятнами от протекшей воды и длинными трещинами. Постоянные протечки дешевых смесителей, ежедневный обстрел вороньим пометом во время прогулок во дворике, время от времени попадающиеся стулья с гнутыми ножками, на которых неудобно сидеть, неожиданное отключение горячей и холодной воды и т.п. А еще запоминаются всякие фишки, присущие разным "колпакам"– безобидным психам, находящимся стабильно в больном состоянии. Так, например, если Пете Прятко предложить конфету и спросить "кто ты?" он будет придумывать любые ответы, чтобы заслужить ее.

– Петя, ты кто?

– Фекла.

– А еще кто?

– Муха Цеце.

– Что она делает?

– Налетает на говно.

– Еще кто?

– Гадюка.

– Как она выглядит?

Показывает поднятую руку, согнутую в кисти.

– Еще кто?

– Колпак.

– Большой, маленький?

– Средний, ну дай конфетку.

"Отработав", Петя получает награду. Или не получает, очень часто он верит, что в закрытом кулаке находится конфета, а оказывается, что в нем пусто.

Другим кадром был Антон Зебров, которого, как выяснилось, выпустили из надзорки впервые за полтора года. Почему его там так долго держали непонятно, он всего лишь толкнул кого-то там плечом, но, как мне объяснили, здесь – это нормальная практика. Если твоим лечащим врачом становится кто-то вроде Кирилла Андреевича, ординатора и помощника Александра Александровича, то можно получить подобное наказание даже за безобидную шутку про побег. Антон постоянно прислонялся к стенам пятой точкой и, раскачиваясь взад-вперед хлопал в ладоши, а все его общение заключалось в том, чтобы послать кого-нибудь куда подальше. Наблюдая за ним, язык не повернется сказать, что интенсивное лечение, которое получают в надзорке пошло ему на пользу, но теперь он хотя бы чуть более свободен.

А еще он любит показывать "тюфель" и "мегредь". Впервые я увидел тюфель и мегредь сидя на толчке. Ко мне подошел Антон и показав странный жест – согнутые в фалангах пальцы, произнес: "мегредь", я с десяток секунд тупо смотрел на него, пока сосед сидевший на другом из трех толчков не произнес:

– Он от тебя не отстанет, пока ты ему не покажешь тюфель.

– А как это? – спросил я.

Сосед показал мне такой же жест только с оттопыренным большим пальцем.

– Тюфель, – сказал я, повторив этот жест, и Антон удалился. В случае, если он показывает «тюфель» первым, нужно было показывать «мегредь» соответственно.

Третьим примером классического колпака был молчаливый старичок, бывший профессор Михаил Иванович. У него было целых три фишки, и кто знает, со временем их может стать еще больше. Время от времени этот старичок жалуется на головную боль первому попавшемуся больному; если повезет – попадается "знающий" человек и Михаил Иванович получает дельный совет. Все советы повторяются и примерно одного типа, но он всякий раз удовольствием им следует.

– Достаньте языком до носа, Михаил Иванович.

– Достаньте языком до подбородка.

– Помассируйте свой кадык.

– Потрите уши.

– Сплюньте.

Выполнив все, что бы там ему не посоветовали, он благодарит за помощь и, заверив, что все прошло, удаляется с широкой трехзубой улыбкой.

Другой прикол с Михаилом Ивановичем в главной роли я увидел, когда однажды его попросили станцевать. Он вскочил с лавки, вздернул подбородок кверху и, напевая "twist again", стал крутить всеми частями своего тучного тела. «Браво, браво, станцуйте еще!» – обычно подначивали старика, но он, как правило, ограничивался одним танцем. Но больше всего мне понравилась его третья фишка, самая короткая и самая востребованная. Заключалась она в том, что нужно подойти к старичку и торжественно заявить: "Михаил Иванович, на нашем радио выступает!…"