Андpе Олдмен - Ум на три дня

Втроем, тень осталась. Она отделились от забора, пересекла двор и скрылась в карале. Бочка стояла вплотную к тонкой стене загона, Хабиш отчетливо услышал тяжелые шаги внутри. Потом кто-то завозился и знакомый голос флатунова слуги произнес пьяно:

— А, почтенный… Давай еще выпьем во славу хозяина и милостей его…

— Отдыхай пока, — откликнулся тот, к кому он обратился: Хабиш признал поминавшего Крома.

Раздался глухой удар, и все стихло.

Любопытство пересилило страх. Стражник высунул голову и припал глазом к щели в стене караля. Удивительное зрелище открылось взору его.

В тусклом свете масляной лампы на полу, среди пустых кувшинов и опрокинутых кружек валялись пятеро слуг. Слышалось их невнятное бормотание, чмоканье и постанывание. У одного, лежавшего навзничь, на лбу темнел здоровенный кровоподтек — этот бедолага почивал безмолвно. У противоположной стены, лениво жуя оттопыренными губами, лежали верблюды. А посреди караля орудовал лопатой здоровенный черноволосый малый в полосатых штанах.

Хабиш признал молодого северянина, который давеча явился в духан и нахально уселся за их стол рядом с щедрым Себбук-акой. Верзила сгребал с расстеленных по полу рогож серую золу и ссыпал ее в приготовленные мешки, поминая при этом Крома, Нергала и отчего-то печень хозяина заведения, потом подошел к верблюдам и легко оборвал их привязи. В душе Хабиша долг боролся с простительной осторожностью: он здраво рассудил, что если вор услышит, как он покидает бочку, то настигнет прежде, чем он успеет добежать до дома Флатуна и кликнуть подмогу. Поэтому стражник решил сидеть тихо и поднять шум, когда грабитель окажется уже за воротами.

Однако северянин и не думал умыкать богатство хозяина "Верблюжьего гора". Вместо этого он принялся совершать нечто странное: зачерпывал из мешков пригоршни золы и мазал ею слюнявые рты животных. Верблюды терпели, только он решил плюнуть в человека, но промахнулся. Северянин тут же плюнул в мохнатую морду, горбатый великан разу успокоился и даже ткнулся человеку в руку, выпрашивая подачку.

— Так-то лучше, — сказал черноволосый, — прощаю, ибо надеюсь получить за тебя много золота. И запомни: если твой нынешний хозяин откажется от своих слов, я все равно приду за тобой и остальными, а ублюдку Флатуну вырву печень и съем на глазах свидетелей!

Сказав так, верзила ухватил сразу три мешка и легко понес их к выходу.

Когда он проходил мимо бочки притаившийся стражник почувствовал, что учительное желание избавиться от содержимого собственного мочевого пузыря наконец осуществилось. Слабо икнув, Хабиш снова отключился уже не видел, как страшный ночной тать возвращался за оставшейся ношей.

Вода капала на обнаженные плечи Конана — редкие, звонкие, холодные капли. Южанину подобное омовение в сыром подвале стало бы худшей пыткой, но варвару, выросшему среди ледяных озер и рек Киммерии, служило даже некоторым облегчением: струйки воды, стекая по спине, студили багровые отметины бича на его смуглой коже.

Кром, а ведь все складывалось так удачно! Когда на утро после попойки бородатый Флатун продрал глаза, Ловкач объявил ему, что забирает верблюдов. Хозяин постоялого двора выкатил свои зенки так, что они чуть не выпали из орбит.

— Погляди сам, — сказал ему Ловкач, — твои животные сожрали мою золу. Горе, горе мне несчастному, ты лишил меня единственного богатства, коим обладал я, сирый…

Ну и дальше в том же духе. Очухавшись после возлияний гости гурьбой повалили в караль. Там они застали следующую картину: по загону, волоча обрывки веревок, бродили верблюды измазанными пеплом мордами, а на полу в живописных позах храпели слуги. Зола исчезла. Флатун набросился было на нерадивых сторожей с кулаками, но один из гостей, почтенный хауранский купец, ухватил его за рукав и объявил, что, во имя справедливости, не худо бы их выслушать.

Слуги, разбуженные пинками и тычками своего хозяина, принялись слезно умолять не наказывать их слишком строго, ибо единственная вина их заключалась в том, что они напились вместе с каким-то варваром, который принес вино из духана, заявив, что хозяин, дескать, угощает.

— Как было не выпить, о справедливейший наш повелитель, — оправдывались они, поочередно целуя туфлю Флатуна, — за твое драгоценное здоровье пили мы, отец наш…

— Где северянин? — хватаясь за сердце, вопрошал хозяин "Верблюжьего горба". — Где сей шельмец, где мой погубитель?

Отрядили искать погубителя. Пока ходили за ним, гости, бывшие свидетелями вчерашнего флатунова обещания, судили и рядили, склоняясь к тому, что клятвы именем Бела и, тем более самого Миры следует выполнять, дабы не навлечь на себя страшных бедствий. Дело, впрочем, было весьма темным, свирепые мастафы Флатуна исчезли бесследно, и хауранский купец подозревал здесь колдовство.

Вскоре из духана Абулетеса явился Конан.

— Прохвост! — накинулся на него совсем потерявший голову Флатун. — Ты споил моих слуг и скрылся! из-за тебя ми верблюды сожрали эту проклятую золу!

Киммериец пренебрежительно сплюнул и сквозь зубы объяснил, что вовсе не скрылся, а отправился ночевать к Абулетесу и провел там все время, пока его не разбудили, то почтенный Абулетес и может засвидетельствовать. Пил же он со слугами исключительно ввиду доброго расположения к хозяину "Верблюжьего горба" и по его же поручению, ибо, налившись до ушей, тот впал в благостное расположение духа и велел на славу угостить своих людей, да, видать, память ему отшибло, но это не беда, память вернуть можно, не таким возвращали, так что если жирная вонючка не возьмет назад «прохвоста» с причитающимися извинениями, то незамедлительно получит добрый удар по пустой своей тыкве. Во имя просветления.

Утомившись от столь долгой речи, Конан без лишних церемоний вырвал из рук ближайшего гостя кувшин, который тот припас для утренней поправки, и мигом осушил его содержимое.

Флатун, поглотив «вонючку», стал было спорить, но вчерашние прихлебатели киммерийца, лелеявшие в своих кошелях золотые монеты варвара, хором подтвердили, что так все и было то хозяин сам велел угостить своих служителей.

Поняв, что верблюды ускользают, как вода сквозь решето, Флатун для начала, за неимением пепла, посыпал главу свою грязным песком, потом, жалостливо постанывая, стал прелагать вместо живых золото, наложниц, своих жен, а под конец — весь постоялый двор в придачу.

Конана это предложение заинтересовало, но Ши Шелам решительно воспротивился.

— Не следует нам пользоваться твоим горестным положением, почтенный, — сказал благородный пройдоха, — ибо верблюды — дело наживное, но, помысли сам, что станешь делать ты, лишившись дозволения властей держать постоялый двор и заниматься торговлей? Утратишь вид на жительство и пойдешь по дорогам. И, хотя твои верблюды не заменят моей чудесной золы, я все же предпочту их, дабы не ввергать тебя, друг, в пучину бедствий.