Даниэль Клугер - Мушкетер

Так вот что представляли собой пожелтевшие листы, обнаруженные мною в сундуке вместе с санбенито! Донос и список тех, кого инквизиция должна была арестовать!

– После этого поступка друзья решили бежать из страны, – продолжил свой рассказ Исаак Лакедем. – Их судьбу решила разделить и Сарра душ Сильва. А вернее сказать, Сарра ду Пирешу – ваши родители втайне обвенчались за два года до того… Перед побегом дон Авраам совершил еще один дерзкий поступок: ночью он проник в часовню при Священном трибунале и выкрал висевшее там санбенито, на котором было начертано его имя и слова «еврей-еретик», тот балахон, в котором он в свое время прошествовал от темницы на площадь и в котором стоял коленопреклоненный на помосте, в то время как собравшаяся на площади толпа смеялась и улюлюкала. Таково было правило: после «акта веры», – ростовщик указал большим пальцем через плечо, на закрытую шторой картину, – санбенито всех приговоренных, казненных и помилованных вывешивались в часовне Священного трибунала. В назидание другим. Авраам ду Пирешу сказал, что желает сохранить этот символ своего позора – для того чтобы никогда не забывать о причинах, побудивших его бежать из родного города.

После долгого молчания я спросил:

– А что стало с его другом? С Карлушем душ Баррушем? Он остался в Порто? Он жив?

– Жив, – ответил Исаак Лакедем. – Карлуш бежал из страны вместе с Авраамом и Саррой. И точно так же получил от короля Генриха Четвертого письмо о натурализации. Ваш отец принял имя Авраам де Порту, и, как я уже говорил, в этом проявилась его ирония к определению «португальский купец». Он вообще был очень насмешливым человеком. Даже после ужасного судилища он нашел в себе силы пошутить. Шутка была злая, ее повторяли многие, кто злорадствуя, кто негодуя. Ваш отец сказал: «Инквизиция – это когда один крещеный еврей отправляет на костер другого крещеного еврея по доносу третьего крещеного еврея». Он так сказал, потому что среди инквизиторов было много наших соплеменников, да и доносчик Жоано душ Сантуш тоже принадлежал к «новым христианам».

– Это отвратительно… – пробормотал я. – Это не просто предательство – это братоубийство.

– Отвратительно? Согласен. Но не более отвратительно, чем преследовать несчастных лишь за отказ от употребления свинины. И уж во всяком случае, не отвратительнее того рвения, с которым французы-католики и французы-гугеноты резали друг друга до недавних пор, – ответил г-н Лакедем. – Что же, мне осталось рассказать совсем немного. Ваш отец сначала поселился в Беарне, служил при дворе великого Генриха. Затем перебрался в Гасконь, где родились вы. А его друг отправился дальше, в Париж. Он тоже взял себе новое имя. И поскольку не испытывал особой тяги к военной карьере, предпочел финансы. Так появился на свет ростовщик Исаак Лакедем.

Я был изумлен, ведь немолодой человек, сидевший передо мной, не был похож на дерзкого мстителя или беглеца от инквизиции.

– Как?! – вскричал я. – Вы – Карлуш душ Барруш? Вы помогали моему отцу разделаться с предателем? И бежали вместе с ним?

Хозяин дома кивнул.

– И это меня спас ваш отец своим покаянием. Но я более не желаю слышать это имя, – сказал он. – Карлуш душ Барруш, сын генерала Мануэла душ Оливейро душ Барруша, не может быть ростовщиком. Я – Исаак Лакедем, вечный жид, ненавистный добрым христианам. – Г-н Лакедем вздохнул. – И так же, как мой знаменитый тезка Агасфер, я хочу оставить Францию и переехать в Рим. Правда, тот Агасфер мечтал попасть туда для того, чтобы получить от Папы Римского отпущение грехов и избавиться наконец от тяготившего его бессмертия. Я же всего лишь хочу оказаться под защитой давних моих друзей, занимающих видное положение в еврейской общине Вечного города. Надеюсь, что вскоре мне удастся это сделать. Карл-Эммануил, герцог Савойский, предложил мне должность придворного финансиста, и я думаю согласиться… – Он похлопал себя по груди. – Я все время ношу при себе письмо, подписанное герцогом, словно талисман, который оберегает меня от злых духов прошлого. От Турина до Рима ближе, чем от Парижа… – Он помолчал немного, потом добавил: – Вот и вся история.

– Постойте! – сказал я. – Вы не сказали – при чем тут дон Жаиме? За что он преследовал моего отца?

Исаак Лакедем помрачнел.

– Дон Жаиме душ Сантуш – сын убитого нами изменника, – ответил он глухо. – Он утверждал, что это было именно убийство, а не поединок. Он поклялся, что не успокоится до тех пор, пока не отомстит за смерть дона Жоано вашему отцу и мне. Однажды он появился в Ланне – вскоре после того, как ваш отец оставил службу у короля. Он описал мне эту встречу в письме. Выражал сожаление, что дон Жаиме застал его врасплох и он не мог показать ему свидетельства вины его отца. Они дрались на шпагах. Ваш отец сообщил, что заколол своего противника. На свою беду, он ошибся… – Г-н Лакедем подошел к окну. С изумлением я увидел, что уже наступило утро. – Теперь вы знаете эту тайну. Авраам ду Пирешу мертв. Но дон Жаиме не успокоится, пока жив я. И значит, можно ожидать его появления в Париже. Будьте осторожны – выслеживая меня, он может выйти и на вас. Не думаю, что он перенес свою старую вражду и на детей Авраама – в этом случае он бы уже нашел вашего старшего брата, оставшегося в Гаскони. Но здесь, в Париже, он может счесть вас преградой для своих замыслов относительно меня.

На прощание старый ростовщик еще раз пригласил посещать его дом, но соблюдать при этом всяческую осторожность. «Чтобы не стать однажды жертвой жаждущего мести дона Жаиме или, того хуже, тайных агентов Священного судилища», – пояснил он. Уже у двери г-н Лакедем вручил мне увесистый кожаный мешочек. Я не хотел принимать от него денежную помощь, но он не слушал никаких отговорок, утверждая, что очень многим обязан моему отцу. Впрочем, отказывался я не очень решительно: в моем положении вечной нехватки денег такие подарки таят изрядное искушение.

В мешочке оказалось не меньше тысячи пистолей. При других обстоятельствах внезапное богатство изрядно подняло бы мне настроение, сегодня же оно казалось ненужным.

Я покинул дом Исаака Лакедема, чувствуя себя постаревшим лет на двадцать. Мне даже казалось, что моя походка стала старческой, а плечи поникли под тяжестью рассказа ростовщика. Каждый шаг давался с трудом. Дом Лакедема, куда привела меня судьба или случай, теперь словно привязал меня к себе сотнями невидимых нитей и не желал отпускать. Разгоряченное воображение то и дело вызывало картины страшного прошлого, о котором поведал друг моего отца. Я никак не мог заставить себя уйти отсюда, мне все время казалось, что я забыл спросить о чем-то очень важном.