Даниэль Клугер - Мушкетер

Эта фантастическая история поразила меня. Она показалась мне столь невероятной, похожей на слышанные мною в детстве сказки о заколдованных принцах и чудесных царствах (а тут ведь как раз было и то и другое), что я немедленно поверил в нее. Точно также, как верил когда-то в великанов, драконов и злых волшебников.

– Чего же хотел этот человек? – спросил я. – Для чего он прибыл в Порто?

– Он утверждал, что царь Иосиф с большим войском из представителей колена Реувена собирается напасть на неверных, владевших священным Иерусалимом. И прислал своего брата Давида к христианским владыкам для того, чтобы заключить военный союз и совместно ударить по мусульманам, – ответил ростовщик. – Более чем на кого-либо повлиял этот посол на вашего прадеда. Дуего ду Пирешу поверил в него сразу и бесповоротно. Он отверг христианскую веру и открыто вернулся к вере предков. Жена его не рискнула по-следовать примеру. И она, и его двухлетний сын – ваш дед Исаак – остались христианами ду Пирешу. А дон Дуего отныне звал себя еврейским именем Шломо Молхо и повсюду сопровождал своего кумира – еврейского принца Давида…

– Сто лет назад, – прошептал я, пораженный.

– Сто лет назад. – Исаак Лакедем кивнул. – Почти сто лет назад ваш прадед вновь стал евреем.

– Что с ним стало? – спросил я. – С ним и с его принцем?

– Шломо Молхо погиб, – ответил г-н Лакедем, отворачиваясь. Несмотря на то что именно это я ожидал услышать – иначе подобная история и не могла закончиться, я ощутил сильный укол в сердце. Пока старый ростовщик рассказывал ее, я уже представлял себе Дуего ду Пирешу, моего прадеда – молодого придворного гордеца, может быть, даже немного похожего на меня, гарцующего верхом на вороном жеребце бок о бок со странным маленьким человечком в экзотическом наряде. – Все закончилось трагически. В Мантуе Давид Реувени и Шломо Молхо были схвачены инквизицией и преданы суду. Шломо Молхо отказался отречься от еврейской веры и вновь стать христианином. Он был сожжен как еретик и вероотступник.

Теперь воображение живо нарисовало мне чудовищную картину сожжения моего прадеда на костре. Я содрогнулся. Исаак Лакедем вздохнул.

– Да, ужасная смерть, – печально сказал он. – Ужасная и позорная. Но с казнью Шломо Молхо – Дуего ду Пирешу – злоключения вашей семьи не закончились. Как и злоключения некоторых других семейств, проживавших в Порто. С момента вероотступничества Дуего ду Пирешу инквизиция с особым вниманием следила за его родными. Мое семейство тоже оказалось под постоянным подозрением. – Он впервые за все время упомянул и о себе. – Нас всех с тех пор стали подозревать в тайном следовании еврейской религии. Вашему деду, как сыну отступника, всю жизнь приходилось тщательно следить за своим поведением, чтобы не дать ни малейшего повода заподозрить его в стремлении идти по пути своего родителя. Впрочем, он умер рано – вскоре после свадьбы, так что и ваш папа рос без отца, его воспитывали мать и ее родственники. К сожалению, к нему судьба оказалась очень жестока. Авраам ду Пирешу был арестован, едва ему исполнилось семнадцать лет.

– За что?! – воскликнул я. – За что его могли арестовать? Только не говорите, что мой отец стал преступником, сударь. Я не поверю в это и буду вынужден обвинить вас во лжи!

– Преступником? – Г-н Лакедем медленно покачал головой. – Смотря что подразумевать под этим словом. Нет, с точки зрения властей, юный Авраам ду Пирешу не был преступником в обычном понимании. Но те самые обычаи, о которых я уже говорил, были приняты и в его доме. А вот это уже считалось серьезным злодеянием против церкви и государства.

– Но почему? – Я не мог усидеть в кресле и вскочил. От негодования – не на хозяина дома, разумеется, – рука моя легла на эфес шпаги. – Объясните мне, господин Лакедем, если все обстояло так, как вы рассказываете, если никаких других прегрешений не совершали эти несчастные, неужели их преследовали столь жестоко?! Чем грозило престолу и церкви то, что кто-то не ест свинину? Или зажигает свечи в субботу? Что из того, что португальские евреи, давным-давно верующие в Христа, изредка вспоминали традиции своих предков?

– А в чем провинились гугеноты? – в свою очередь, спросил Исаак Лакедем. – Разве опасно для государства то, что часть его граждан поет по-французски те псалмы, которые другая часть распевает на латыни? – Он покачал головой. – Любезный господин Портос, вы задаете вопросы, на которые вам не ответит никто – кроме разве что самого Творца. Но с Ним вы, надеюсь, встретитесь еще нескоро… Если же вы хотите услышать мнение скромного ростовщика – извольте. Португальский король, так же как его испанский собрат, действовал по принципу: «Один монарх, один народ, одна вера!» По-своему он был прав. Как правы были некогда король испанский Фердинанд и королева Изабелла, изгнавшие евреев из страны и позволившие инквизиции преследовать испанских конверсо. Кстати, многие евреи тогда бежали в Португалию, король Мануэл Счастливый разрешил им селиться в Порто. Однако вскоре если не они, то их дети выяснили, что бежали из огня, да прибежали в полымя! В Португалии тоже появились инквизиторы, еврейских детей отбирали у родителей и крестили насильно сотнями. Вера скрепляла единство народа, а разговоры о том, что довольно многочисленный слой подданных исповедует нечто отличное от веры большинства, смущали слух монарха. Возможно, испанские и португальские короли вовсе не хотели того, что в конце концов произошло. Ведь в стране пышно расцвело доносительство, самые низкие человеческие качества вдруг получили возможность проявиться в деле, которое казалось весьма уважаемым, – в защите государственного единства. Многими двигали зависть, желание занять место более преуспевшего соседа. Иные искренне полагали «новых христиан» врагами. Словом, хотя вы еще молоды, сударь, можете себе представить, сколь ужасной стала жизнь соплеменников Авраама ду Пирешу – задолго до его рождения… Простите, господин Портос, что я то и дело отвлекаюсь, но без всего этого вы не до конца поймете всю трагедию вашего отца. А ежели и поймете, то не почувствуете ее. А я хочу, чтобы вы именно почувствовали!

– Продолжайте, сударь, – ответил я, стараясь держаться спокойно. – Я хочу знать все, что вы можете мне рассказать.

Г-н Лакедем кивнул.

– Так вот, – сказал он, – вашего отца обвинили в вероотступничестве. От него требовали признаться в тайном следовании иудейским обрядам и покаяться в том. Публичное покаяние могло избавить его от пыток и мучительной казни на костре.

– И что же? – спросил я, стараясь говорить спокойно. – Как поступил мой отец?

– Постарайтесь понять его положение, – сказал Исаак Лакедем, – оно было ужасно. От него многие отвернулись, никакой поддержки он не ощущал ни от кого. В застенке человек остается один… трудно, порой – нечеловечески трудно сохранить при этом твердость до конца. – Он помолчал немного. – Авраама ду Пирешу в конце концов вынудили признаться в том, что он был тайным иудеем, и приговорили к публичному покаянию. Покаяние… это было еще одним испытанием – правда, не для тела, а для духа… – Он вдруг поднялся из кресла и сделал приглашающий жест. Я последовал за ним в дальний угол комнаты. Г-н Лакедем остановился у тяжелой шторы из темновишневого бархата. Пристально посмотрев на меня, он резко отдернул шторы. Я отшатнулся от неожиданности.