Игорь Журавлёв - Метанойя

— Да, я заведующая отделом древних рукописей.

— Да вы что? Вот, где, наверное, по-настоящему интересно! Вот где и правда, захватывающие истории!

Она опять засмеялась, он снова поплыл от ее смеха. Похоже, это у него стало входить в привычку.

— Что же может быть интересного в копании в древних бумагах? Хотя вы правы, мне моя работа, как и вам своя, тоже очень нравится.

Затаив дыхание, и еле слыша самого себя из-за громко бухающего в ушах сердца, Немирович, стараясь, чтобы его голос звучал безразлично и, понимая, что вряд ли это у него хорошо получается, спросил:

— А ваш муж, он, где работает?

— А я не замужем. Если точнее вдова. Мой муж был тоже библиотечным работником, но умер уже давно, больше десяти лет назад.

— Извините. Примите мои соболезнования, — стараясь, чтобы в голосе звучало сочувствие, пробормотал Николай, в душе отплясывая гопака от радости.

— Ну, что вы, это все уже история. Больше обидно, что детишек так и не успели завести.

Немирович сочувственно помолчал, но про себя отметил, что детей у нее тоже нет. И это очень хорошо, поскольку общаться с детьми он умел еще меньше, чем с женщинами.

— Но вы же такая молодая, у вас еще все впереди, будут и дети! Вы ведь еще так молоды, наверное, очень рано вышли замуж?

— Спасибо за комплимент! — кокетливо засмеялась Варвара, — мы, женщины, обожаем комплименты.

— Да какие же комплименты? — удивился Николай, — ну, сколько вам? Я бы сказал, что, максимум — двадцать восемь. А, скорее всего, двадцать пять.

— А тридцать пять не хотите?

— Что? Да нет, не может быть! — совершенно искренне удивился Немирович. Уж он-то, в связи со спецификой работы, как говорят, "собаку съел" в этих вопросах. Возраст человека на глаз он определял практически всегда безошибочно, плюс — минус год, максимум — два. Так что ошибиться никак не мог.

— Может, Николай, может, — с грустью в голосе ответила Варвара, — это чистейшая правда. Перед вами женщина в бальзаковском возрасте. В самом его, так сказать, разгаре.

Немирович пораженно молчал. Варвара точно не выглядела на тридцать пять. Он не мог ошибиться так намного.

— Ну, что, Николай, испугались? Думали, молодая, а оказалась старуха?

— Да я, Варвара, да как вы могли…, да вы знаете, что вы самая красивая женщина в мире! — неожиданно для самого себя выдал Николай.

— Прямо вот во всем мире? — игриво прищурилась Варвара.

— Во всем! — без сомнений отрезал Николай.

Николай сидел в своем рабочем кабинете, в который ему пришлось вернуться, но не мог думать о работе. Может быть, впервые в жизни. Как он ни пытался, он не мог сосредоточься на задачах следствия. Он думал только о ней — о Варе, о том, какая она красивая, умная, да и вообще — самая привлекательная и обаятельная. Он уже понял, что влюбился и влюбился по уши, чему не переставал удивляться. Он повторял раз за разом одну лишь фразу: вот, значит, как оно бывает!

Не, конечно, это не значит, что он никогда не влюблялся до этого. Было дело и в школе, и в институте, да и потом. Помниться даже по молодости и дурости лет стишки кропал о своих неразделенных чувствах. Целовал фото своей возлюбленной и путался под ногами прохожих у ее окон. В общем, проделывал все те штуки, которые кажутся влюбленной молодежи такими важными и самыми главными в жизни, но у людей более старшего возраста вызывают лишь снисходительные улыбки.

Да-а-а, все это было. Но все это, как он только сейчас понял, было совсем не так. Если сравнивать, то это было как черно-белая фотография океана в сравнении с настоящим, живым, дышащим океаном. Чувство было таким ярким и пронзительным, что он сам себе удивлялся. Словно мальчишка, ей Богу! Да нет, он и мальчишкой никогда настолько сильно не влюблялся. Уж, не приворожили ли меня! — мелькнула шальная мысль, и тут же исчезла как несерьезная — не верил Николай ни в какую ворожбу и прочую, с его точки зрения, чепуху.

Однако надо собрать все же себя в кулак и вернуться к работе. Начальство требует результаты. И он неожиданно пропел строчку из старого, хорошего фильма":

Первым делом, первым делом самолеты!

Ну, а девушки? — А девушки потом.

Четыре месяца назад.

Серега Петров ненавидел СССР увлеченно и беззаветно. В этом его чувстве по отношению к своей стране сплелось воедино много причин. Одна из главных — это отсутствие у Сереги денег вкупе со страстным желанием жить красиво, разъезжать на собственном автомобиле "Волга" и водить девушек в рестораны. Другой причиной был отказ советской фирмы "Грамзапись" выпускать пластинки его любимых западных групп "Kiss" и "Led Zeppelin", которые приходилось покупать по двадцать пять рублей за диск у фарцовщиков. А двадцать пять рублей — это такая сумма, которая у Сереги появлялась крайне редко. К третьей причине можно отнести отсутствие в продаже модных джинсов "Levi" s", "Montana" и "Wrangler", что опять-таки было связано с необходимость покупать их у той же фарцы в среднем, по 200 рублей и больше за пару. Особую же ненависть советская власть вызывала у Сереги за то, что он не поступил в институт и теперь ему придется идти в армию.

Но если бы кто-то захотел узнать у него самого, за что конкретно восемнадцатилетний призывник военкомата может ненавидеть СССР, то Серега гордо заявил бы о том, что его предков раскулачили коммунисты и если бы не это, то сейчас его семья жила бы счастливо и богато.

Действительно, был такой прискорбный факт в истории его семейного древа. Родители его бабушки считались кулаками за то, что, имея трех лошадей и пять коров с одним быком Борькой на развод, нанимали соседей помогать косить на все это хозяйство, расплачиваясь с ними как договаривались. В трактовке того времени (двадцатые годы двадцатого века) это было использование наемного труда бедняков. Двух лошадей из трех у них отобрали, как и трех коров из пяти. Прихватили и быка Борьку, чтобы кулачье отродье не размножалось. По крайней мере, так прокомментировал сей акт экспроприации председатель сельской комсомольской ячейки и потомственный алкоголик Яков Прыщёв.

Совсем недавно, вспоминая свою молодость, Сереге все это рассказала его бабушка — убежденная коммунистка. Как только он услышал этот рассказ, его ненависть к СССР тут же обрела, наконец, идейную основу, что, согласитесь, звучало более внушительно и даже вызывало уважение у людей, поверхностно или совсем не знающих Серегу. Да и самому ему так больше нравилось, возвышало в собственных глазах.

Нет, вы не подумайте, что Серега Петров был таким уж плохим человеком, каким-нибудь гнилым изнутри или еще что-то подобное. Он был чист, как чистый лист бумаги, над которым младой поэт долго сидел, хмуря брови, но так ничего и не написал, ибо не явилась ему тем вечером (или ночью) муза поэзии. Такое бывает сплошь и рядом.