Василий Панфилов - Университеты [СИ]

– И всё равно… – никак не могу понять стратегии, – удар по моей репутации? Да! Сто раз да! Но и для репутации Российской Империи такие поступки не в пользу! Содомия головного мозга какая-то, право слово…

– Егор! Ты чего? – удивился доселе молчавший Санька, – Какая, к чорту, репутация Империи у этих…

Прикрыв глаза, он процитировал:

– Это же придворные, Егор! – продолжил Чиж, округляя глаза. Для него это некие бесконечно чуждые, едва ли не инфернальные существа, и не могу сказать, что вовсе уж не разделяю эту точку зрения.

– Всё, всё! – замаха я руками, перебивая его, – Понял, осознал и проникся! Действительно, чего это я… они и их покровитель поимеют, то бишь думали поиметь какой-то профит, и это главное. Они и есть Россия!

– А знаете… – вспомнилось мне, – в Москве, на книжных развалах, попадались дневники участников Наполеоновских войн, да и не только. Между строк, а подчас и прямым текстом, не раз и не два попадалась такое…

– Дай Бог памяти, – напрягся я, решив было процитировать некоторые моменты, – нет, не помню дословно! Но в общем, «разменять» полк на чин или орденок, размолотив людей на фарш пусть без толку, но героически, считалось нормальным. Да думаю, и сейчас считается.

– Наследники славной романтической эпохи, – ёрнически сказал Санька, который после африканских наших приключений стал весьма критически относиться к полководцам былого, с юношеским максимализмом видя в них исключительно мясников. И не без оснований…

… или это уже мой юношеский максимализм?

– Ладно, – встав, стучу ладонью по столу, – оставим наконец мои уши в покое. Миш, нам эта ситуация на пользу?

– А то! – оскалился он жизнерадостно, – Унтер-офицерская вдова сама себя высекла [41] Унтер-офицерская вдова сама себя высекла (…, которая сама себя высекла) – случайное, непроизвольное публичное саморазоблачение, самообличение; неудачные действия, слова, которые принесли вред самому их автору. ! Если бы кунштюк с трепанием ух удался бы, то твоя репутация пострадала бы, как и русской фракции в целом. А вот во франко-русских отношениях наметилась бы даже не трещина, а раскол!

– Выходка совершенно в кабацком стиле, – сказал Санька, сложив руки на груди и выпятив нижнюю губу.

– Угум, – киваю, – притом во время Выставки и по отношению к члену делегации от Союза, то бишь уши накрутили бы мне, а символически – французским властям. Не обеспечили, не смогли… они и так-то, после убийства Крюгера, на взводе. Сколько уступок пришлось Союзу дать, дабы замять оскорбление, я уже и не упомню. А тут – нате, продолжение!

Переглядываемся, но про Крюгера – молчок! Даже дома, даже наедине, ни словом ни жестом не даём понять, что мы в этом как-то замешаны. Сон, который нужно поскорее забыть! Тема, табуированная более чем полностью.

– А сейчас? – интересуюсь у Мишки.

– Замечательно, – скалится он с весёлым злорадством, – подарок Судьбы, вот ей-ей! В прессу информация уже попала, и общественное мнение однозначно будет на нашей стороне.

– В том числе, – неохотно признаёт Мишка, кривя губы, – и благодаря твоим перформансам.

– Ха! – взяв диванную подушку, я кулаком ломаю её геометрию, водружая на голову треуголку, встав у окна с видом Наполеона. Братья прыскают, и нас окончательно отпускает.

– Думаю… ручаться не могу, – оговорился Мишка, – ситуацию попытаются замять, пойдя на какие-то уступки. Не знаю конкретики, да и предвидеть её даже не буду пытаться.

– Угум, – скидываю наконец подушку на место, – это вопрос всё больше к Велики Князьям и их свитам – кто кого и каким противоестественным образом уестествляет, будь-то зоологически, или же политически.

– Тьфу ты, – сморщился Чиж, – скажешь иногда, так хоть… О политике перед едой, фу!

Мы заржали, переглянувшись, а Санька, надувшись самодовольно, объявил нам:

– Ладно, я готовить ужин, дежурство по кухне никто не отменял!

Дежурств как таковых у нас нет, но вместе с Ильёй и Адамусем нас уже пять человек в квартире. Всегда почти находится желающий облагодетельствовать остальных каким-то блюдом. Ну а если желающих нет, то едим мы в одном из ресторанчиков Тампля.

Как-то так сразу сложилось, что вести хозяйство стали сами, доверив служанке, приходящей два раза в неделю, только уборку, да вынос белья в прачечную. Даже в лавчонки и на рынок ходим сами, притом не без удовольствия, считая их неотъемлемой частью вживания в парижскую действительность.

Мы с братьями, на правах старожилов, заняли каждый по отдельной спаленке, а литвин с помором поселились вдвоём в самой большой. Живём вполне дружно, заранее обговорив посещение девиц, гостей и прочие детали совместного общежития. Единственная наша проблема – очередь в клозет поутру.

Пилоты ввалились злые, слаженно, на два голоса, ругающие Российскую Империю и французскую бюрократию как абстрактно, так и персонифицированно, выводя обсценные загибы на зависть иному филологу с военно-морским образованием.

– Начало сентября уже, – не закрыв дверь, отфыркивался в ванной комнате Адамусь, – а всё завтраками кормят!

– Ящики опечатанные стоят, под охраной, – успокаивающе сказал Санька, зашкворчав мясом.

– Под охраной! – взвился уже Илья, подав другу полотенце, – Знаем мы эту охрану! Завтра по политическим мотивам понадобиться нагадить, так со всем удовольствием!

– Ага, ага… – закивал Ивашкевич, утираясь, – А путешествие через океан? Сырость, соль… а?! Профилактика нужна хотя бы, а тут нам хуем по всей морде, да со всей галльской вежливостью!

Санька забубнил что-то успокаивающее, но пилоты долго отходили, плюясь ядом и филологией. А так вот! Нам с братами хоть есть, чем себя занять, помимо авиации. И этого «хоть» столько порой набегает за день, что и не вспоминаю даже о стоящих под охраной летадлах и прочих грузах.

А у них? Ноль! Зеро! Привлекаю по возможности к своим делам, но особо покамест не получается. Вот и занимаются они безнадёжной войной с бюрократией, пытаясь хоть как-то ускорить процесс, да перезнакомились, кажется, со всеми радикальными политиками Парижа. Лучше так, чем в запой! Хм… наверное…

В дверь замолотили, прервав мысли.

– Иду, иду! – раздражённо откликнулся я, почему-то на русском, и интуиция меня не подвела.

Ворвавшийся дядя Фима цвёл красной мордой и благоухал коньячными парами.

– Всё! – с видом добра молодца выставил он вперёд ногу в ботинке и притопнул, сделав несколько коленец из «Барыни».