Василий Панфилов - Университеты [СИ]

Духовой оркестр беспрерывно играет марши, а и вот она – Марсельеза! Снова. Служитель подаёт знак, что наконец-то настал наш черёд.

Санька пихает в рот конфету, комкая фантик, и выходит вслед за мной, весьма вольно трактуя строевой шаг.

«– Улыбаемся и машем!» – мелькает в голове вместе со странными кадрами, но да…

С одухотворённым видом слушаем сперва гимн Франции, затем и ЮАС. Наконец, оркестра замолкает, и приветствия толпы оглушают нас, накатываясь штормовой волной.

Мегафон перекрикивает толпу, представляя нас по старшинству.

– Геор-р… – надрывается голос с неба, перечисляя после имени «военные» прозвища, на чём настоял Вильбуа-Марейль, – Панкратов!

«– Чисто произнёс» – отмечаю я машинально, нервничая под взглядами десятков тысяч глаз, но мегафон орёт дальше, и наконец…

– Этьен Мария… Тома́! – и толпа взрывается восторгами. Свой! Француз! Успокоиться не могут минуты две, на что марселец смущённо пожимает улыбается, повернув ко мне голову. Отвечаю ему улыбкой, ибо вот уж о чём, но о славе беспокоиться… ха!

Марселец должен был плыть вместе с Санькой, но дядя Фима, прекрасно понимая за политику и бизнес, через третьи руки сделал Этьену прогулку на трофейную алмазную шахту. Она уже да французу, но этот небесный полупоц даже не удосужился пометить территорию, освятив, так сказать, водой из собственного сосуда.

Ви мине скажите, он после етово вообще нормальный? Пришлось делать одну большую интригу и много маленьких, но мы его таки да на собственное имущество!

И шо ви таки думаете? Этот шлемазл нашёл-таки алмаз, который я потерял посредством дяди Фимы! Большой и красивый, он был мине особенно дорог, но если надо, то кто я такой против общево дела?

В итоге Тома́ получил алмаз чистой воды и брульянтовую лихорадку, задержавшись на принадлежащей ему шахте ещё ровно настолечко, штоб не портить нам игру! Мине немножечко неловко за снятые политические сливки, но скажу по маленькому большому секрету – не слишком и да!

Потому что Этьен получил бы на приезде в тогда, а не в потом, только немножечко пораньше славы, и на этом всё. А мине надо было для всей Русской Фракции, и немножечко – для отдельных бизнесов!

Оно если совсем на ушко и по секрету, то если бы я не да с брульянтом, то козырный интерес Русских Кантонов на пару с Францией был бы сильно немножко поменьше, вплоть до полново нет! С политикой, оно завсегда так, и при всём моём желании, нельзя отмыть Россию от налипших на ней Романовых, не испачкав как следует рук.

Нехватку славы, если он за неё да, я компенсирую Тома́ долями во вкусных и интересных делах, так што ша – Совесть! Замолкни!

Оркестр начинает играть марш авиаторов, и под офранцуженный перевод и бодрую музы́чку, мы направляемся каждый к своему самолёту. Генерал хотел было заставить нас идти гимнастическим шагом, но мы померились с ним хотелками, и моя оказалась больше, толще и твёрже.

Механик, играя на публику, отрепетированными движениями крутит стартёр, и «Феникс», собранный целиком из французских деталей, руками французских рабочих (комментатор заостряет на этом особое внимание, захлёбываясь от восторга слюной), начинает разбег по выровненному полю. Ручку на себя…

… взлёт, и шум мотора заглушается рёвом толпы!

Несколько минут я кружусь над полем, взлетая то в самые небеса, то опускаясь к трибунам, и каждое действие вызывает дикий совершенно восторг публики. Потом ко мне присоединяется Санька, Илья, Адамусь и…

… я морщусь, опасаясь оглохнуть.

– Тома́, Тома́! – неистовствует толпа, и мы впятером изображаем нечто вроде воздушного балета, очень неуклюжего… но другого-то никто не видал!

Наконец, взлетают наши недоучки один за другим, и я крещусь, искренне благодаря Боженьку, что никто не разбился при взлёте! Полёт их – момент чисто политический, по-хорошему, французам ещё на планерах учится, но… надо.

Кое-как изображая массовку, стажёры грозною гурьбой полетали за нами, и тяжело приземлились. Каждый… каждый при посадке скозлил!

Мы же прошлись над полем, отработав по очереди бомбометание. Профанация чистой воды! Театральщина!

… восторг…

Взлетаем, садимся, стреляем из пулемёта и бросаем флешетты, эвакуируем раненного с поля боя и кидаем условному командиру отряда (коего изображает граф Вильбуа-Марейль) документы с привязанным вымпелом. Потом – речь…

… и я говорю, говорю… Потом наступает черёд Тома́, а потом – банкета. Сменив пропотевшие рубахи, мы натягиваем регланы, и в таком вот живописном виде фланируем среди самых именитых гостей, которые заплатили за это оч-чень немалые деньги!

К услугам тех, кто заплатил побольше – мы пятеро, поменьше – стажёры. Важные ходят, глаза фонарями светятся… ну-ну…

А мы – нарасхват!

– Георг, скажите… – даме, по-моему, всё равно о чем, лишь бы поговорить со мной, а потом – в плоскость горизонтальную. Трофей! Я.

– Мадемуазель… – склоняюсь над ручкой, дабы скрыть шевеление в штанах, ибо они хоть и не лосины, а галифе, но – видно. Впрочем, за грех это не считается. Да и дама она вполне… хм, ебабельная.

– Мадам, – поправляет она с придыханием, шевеля грудями в декольте.

– Да что вы говорите?! – удивляюсь почти искренне, пялясь на богачество, – Вы так свежи…

«– Для своих тридцати пяти», – но что мне, комплимента жалко? Понимаю прекрасно, что большинству из них нужен не я сам, а слухи о том, что я – трофей некоей дамы, и моя голова…

… ну или столь же метафорическое нижнее бельё, висит у прелестницы на видном месте в зале для охотничьих трофеев.

Мадам пахнет хорошим парфюмом и немножечко потом, а ещё – самкой. Ну… может быть, сильно пото́м, после этой чортовой Авиационной недели!

Обмениваемся визитками, немножечко воркования, и снова – броуновское движение по залу. С каждым из гостей пообщаться не выйдет, их почти шестьсот человек, но стремиться к этому надо! Дело не только в цене, но и в уважении, а ещё – в связях.

Люди в ресторане собрались очень непростые, и такое вот непринуждённое общение может дать очень многое если не прямо сейчас, то потом. Понадобиться обратиться, а мы уже знакомы, пусть и формально.

– … постарайтесь не моргать, – командует фотограф, ныряя под чорное покрывало, и я, улыбаясь, жму руку промышленнику во фраке…

… милой даме…

… мальчику лет десяти, взирающему на меня круглыми глазами, как на ожившего персонажа сказки…