Василий Панфилов - Университеты [СИ]

… я предпочитаю об этом не думать.

Тифлис по весне необыкновенно хорош, воздух в нём напоён ароматами цветущих деревьев, несбыточных надежд и вечной юности, задорной и нагловатой. Церкви и монастыри, возвышающиеся на скалах, в подрагивающем прозрачном воздухе кажутся порой парящими в поднебесье, будто ещё не Там, но уже и не Здесь.

Скинув с узких улочек зимнюю грязь и слякотность, город облачается в княжескую чоху [88] Чоха – грузинская черкеска. , сотканную из молодой зелёной травы и цветущих деревьев, растворённых в солнечном свете. Расправляет Тифлис рукава дорог, поводит плечами гор, и озирается, полный беспечных надежд и задора.

Месяц-другой, и его придавит гнётом летней жары, а зелёные одеяния пожелтеют и иссохнут щетиной репейника…

… но это потом! А пока древний, но вечно юный город подобен беспечному молодому щёголю, не утруждающему себя размышлениями.

Что с того, что прадедовская чоха требует штопки и заплат, а сапоги прохудились?! Он молод, силён, хорош собой, и от него пахнет не летним потом, пылью и раскалёнными от жары камнями, а луговым разнотравьем!

Бурчание голодного живота – не повод для уныния, и всё само собой образуется. Как-нибудь!

Дребезжа электрическим звонком, по улочке прокатился трамвайчик, едва не прижимаясь к стенам домов. С нависающих над путями веранд свисает сохнущее белье, едва не касаясь проводов, но ни владельцев домов, ни прохожих это ничуть не тревожит.

Власти не смущались неудобством жителей, прокладывая пути, равно и жители ничуть не смущаются возможному неудобству властей. И если у живущих в доме дребезжит регулярно посуда в шкафу, то и сдёргиваемое рогами трамвая бельё регулярно приводит к замыканиям!

Узкие улочки Старого города живописны и историчны, но не всегда удобны. Можно гордиться, что в твоём доме пару веков назад жил, или хотя бы гостил кто-то из Великих, но бытие в таком жилище скорее привычно, нежели удобно. Строения громоздятся на любом клочке земли, хоть сколько-нибудь пригодном к проживанию, а от необходимости беспрестанно преодолевать крутизну улочек и лестниц, даже у закоренелых горожан до старости сохраняется лёгкая походка горца и здоровый аппетит.

Пятеро мальчишек лет семи-девяти, затеяли возню прямо на рельсах, вздумав бороться. Не слишком умело, но азартно пихаясь и ставя подножки, они по щенячьи весело и бестолково наскакивали друг на друга, подняв гвалт на всю улицу.

Курящие на веранде мужчины, привлечённые шумом, перегнулись через перила, и не сговариваясь, принялись подбадривать борцов.

– С подсадом его, Амиран… – азартно советовал тощий пожилой мужчина с пожелтелыми от табака усами и мозолистыми руками, иссечёнными сапожной дратвой, – а-а! Да что ты будешь делать!

Он раздражённо хлопнул мозолистой ладонью по перилам, пыхая папироской в полном расстройстве.

– Зурико, давай… давай! Зацепом, и… ай, молодец! – радовался второй, столь же немолодой, но более рыхлый, похожий на мелкого лавочника, – Пехлеван!

– Илиа… – одетая во всё чёрное вышла на веранду пожилая хозяйка, обратившись к усачу, и тут же коршуном кинулась к перилам, – А ну пошли отсюда! Пошли, кому сказала! Зурико, паршивец, ещё раз покажешь язык, и тебе черти в аду будет прижигать его! Реваз, а ты что смешного увидел? Ну-ка пошли! На рельсах играть вздумали, а?!

Смуглое лицо её, с чорными усиками под орлиным носом, полно праведного негодования и непреклонности. Проследив за детворой, она кинула выразительный взгляд на смущённо кашлянувшего супруга, но не стала скандалить при госте.

Пересмеиваясь и толкаясь, дети воробьиной стайкой поскакали вниз по улице, то и дело останавливаясь. Пропуская подъёхавший трамвай, они всё так же, стайкой, ссыпались от стен домов к каменной кладке перил над Курой.

Здесь они на некоторое время задержались, соревнуясь в плевках на дальность, пока прохожий не сделал им замечание.

Во дворах послышался выстрел, ещё один… мужчина, только что выговаривающий сорванцам, насторожился, а над улочками пронёсся многоголосый вопль:

– Облава!

Послышались свистки городовых, и рябоватый мужчина, заметно припадая на одну ногу, ускорил шаг. Миг…

… и он перемахнул через перила, ловко заскакав по уступам скал.

Выбежавший из дворов молодой полицейский, бросился за ним, но подошвы форменных сапог заскользили по камням, он сорвался, и до вод Куры долетело лишь окровавленное тело.

– Шени дэда… – выплюнул ругательство подбежавший напарник, и ощерив редкие зубы, выхватил служебный револьвер и прищурился.

Выстрел! Ещё! Ещё…

Оскальзываясь на влажных камнях, ротмистр Микеладзе подошёл к лежащему на берегу реки телу, тронув сапогом окровавленную голову. Несколько секунд он смотрел в лицо убитого, давая подошвой сапога на раздробленную камнями скулу.

– Отбегался, Джугашвили, – с удовлетворением сказал жандарм, убирая ногу, – Да, прикройте ему лицо, что ли… а то фотограф запаздывает, а по такой жаре солнце и мухи сделают из него сущего Франкенштейна.

Короткая суета, и на лица убитого легла старая газета, которая тут же начала пропитываться кровью. Багровое пятно, расползаясь по странице, выделило строки…

«– В Эривани и Нахичевани продолжаются вооруженные столкновения между армянами и татарами [89] Армя́но-татарская резня 1905–1906 годов – кровавые столкновения в Закавказье между армянами и татарами (согласно нынешней терминологии – азербайджанцы, согласно терминологии того времени и переписи населения 1897 года – «татары», язык указывался как «татарский»). Здесь – события сдвинулись раньше, и если в РИ была Революция 1905 года, то в АИ – 1900. Соответственно, межнациональные и межконфессиональные столкновения (отчасти спровоцированные властями) могли случиться раньше. . Население терпит страшную нужду, с сёлами и городами сообщение прервано. Войска переутомлены. Жители покидают город.»

Белая ткань поползла вниз под звуки фанфар, упав к ногами собравшихся, и я, сипло втянув воздух через сцепленные до боли зубы, невидяще уставился на скульптурную композицию. Оглушительное молчание повисло над толпой, а потом на трибуну взошёл Вильгельм, и произнёс речь – так, как умел.

Ораторскими способностями Кайзер не отличается, и будучи большим любителем произносить речи экспромтом, говоря обычно отрывисто, сжато, заботясь более о сути сказанного, нежели о форме, из-за чего слова его звучат подчас достаточно двусмысленно. Но здесь и сейчас, у аллегорического памятника Крюгеру, его двусмысленные возвышенные речи, полные аллюзий и прямых отсылок, удивительно к месту.

Я же, не вслушиваясь в яростную риторику «паровозика Вилли», обеими руками опёрся на трость, стараясь не упасть от нахлынувших чувств, сухими глазами рассматривал памятник, стараясь не упустить ни единой детали. Скульптор изобразил покойного Крюгера мифическим титаном, весьма польстив внешности «дядюшки Пауля». Аллегорическая Великобритания представлена в виде старого, запаршивевшего уже, но всё ещё опасного льва-людоеда.