Максим Дынин - Голод и тьма

Тот замешкался, а я добавил:

– Меня зовут князь Алексис фон Николаев унд Николаевка. Мы не причиним вам никакого вреда. Ни вам, ни вашим людям.

На лице пастора выразилось изумление, быстро перешедшее в облегчение.

– Я – отец Юрген Шнайдер, ваше превосходительство. Здешние люди боятся русских, ведь девятнадцать лет назад, когда шведы заняли город, они, по распоряжению генерала Понтуса Делагарди, поубивали всё русское население, семь тысяч человек, и, кроме того, всех жителей Ивангорода и предместий.

– Отец Юрген, объявите, что мы никого, кто не был замешан в убийствах русских, не тронем. Слово князя. Они могут возвращаться к себе домой – грабежа не будет.

Пастор сложил руки лодочкой и зычно закричал:

– Русский князь пообещал, что русские не будет убивать и грабить.

Часть беглецов остановилась, и кое-кто начал с опаской подходить к дороге. Я сказал отцу Юргену:

– Но скажите им, чтобы не трогали дома других. Вот за это мы будем наказывать. Можете найти мне людей, которые пойдут с нашими солдатами? Ведь мы не знаем, что кому принадлежит.

– Сделаю, ваше превосходительство. И сам пойду с вами, если вы позволите. А вы можете остановить тот пандемониум, что уже творится в городе? Грабители действуют по всему городу, кроме самых богатых районов – они знают, что за подобные дела там их казнят.

Порядок удалось установить достаточно оперативно; около тридцати грабителей были убиты, и более ста сдались на нашу милость и были препровождены в подземелья замка, но этажом ниже, чем шведские солдаты. А я спросил у отца Юргена:

– А вы были здесь в восемьдесят первом году?

– Да. Мне тогда было всего-то двенадцать лет, но я никогда не забуду пожары, трупы стариков и детей, женщин, над которыми сначала надругались, а потом резали им горло… А через четыре года, Господу было угодно поразить Делагарди молнией, и он скончался.

– А где бургомистр и члены городского совета?

– Они ушли первыми, сразу после того, как ещё какая-то русская железная птица взорвала верх башни Германа. Потом солдаты выпускали только их, купцов, и ремесленников побогаче. И лишь после этого они сами ушли. Я тоже в Совете, но я остался, чтобы поддержать порядок. Ведь каждый, даже самый бедный горожанин был создан Господом.

– Отец Юрген, а не могли бы вы послать людей, чтобы они вернули беглецов?

– Сделаю, ваше превосходительство. Но вряд ли так уж много вернётся. Они боятся.

Тех, кто не успел далеко убежать, насчитывалось около полутора тысяч. Ближе к вечеру начали подходить и подъезжать люди, одетые побогаче; кто был пешком, кто на телегах, кто верхом. Это были купцы, ремесленники, и даже трое учителей и двое врачей. Семь из вернувшихся оказались членами городского совета.

Мэр города был в числе тех, кто бежал одним из первых и так и не вернулся. Подумав, я назначил отца Юргена временным мэром города; тот неохотно, но согласился. Дав ему понять, что я хочу говорить с советом ровно через час, я пошёл в сопровождении ребят осмотреть город, вновь ставший русским.

Он оказался весьма мал, причём часть его так и не оправилась от шведского погрома 1581 года и находилась в руинах, включая и русскую церковь Божьей Матери на углу Ланге Гассе и Валльгассе, у самых Остзейских ворот. Дома внутри стен были построены в основном из кирпича, хотя городская церковь, ратуша, и несколько особняков были каменными. Дома бедноты располагались у стен, а также в Северном предместье; его подожгли мародёры после того, как те вынесли всё, что можно было вынести.

Час уже прошёл, и я пошёл на заседание совета, проходившее в Зале советов Ратуши. Первым делом, я продемонстрировал им бумагу от Густава, согласно которой к России отошли Нарва, Хунгербург и Нюслотт. В зале воцарилась тишина, и лишь через минуту кто-то спросил:

– Ваше превосходительство, а что будет с нами?

Конечно, я не знал, что будет делать новая администрация, которую должен был прислать Борис. Но, подумав, пообещал:

– На город накладывается обязанность вернуть русское имущество – развалины церкви и дома на северной стороне города. Они должны быть восстановлены. Далее, город обязан будет кормить свой гарнизон. Городское самоуправление будет подчинено правителю города, которого назначит Его величество царь Борис.

Нарвские купцы, принявшие российское подданство, будут иметь полное право торговать как в России, так и вне её пределов. Нарвские ремесленники пусть работают и дальше. Или, если кто хочет, может перебраться в Александров на Неве – нам нужны хорошие ремесленники.

– А что насчёт религии? – спросил отец Юрген.

– Кто захочет перейти в православие, получит такое право. Кто не захочет, может остаться лютеранином.

По тому, как разгладилось лицо пастора, я понял, что этот фактор был немаловажен для многих. Я же продолжил:

– Ваша дальнейшая задача – найти временное жильё и пропитание для тех, чьи дома спалили мародёры, и помочь им отстроиться.

Лица опять помрачнели, но отец Юрген, чуть помедлив, поклонился.

– И, наконец, где именно находятся склады провианта?

Оказалось, что практически все они расположены в Хунгербурге. Как оказалось потом, мои ребята, когда брали этот городок, оставили там достаточно сильный гарнизон, так что за сохранность складов можно было не опасаться.

Потом мы с Виталием и другими командирами отужинали с "отцами города" в Ратскеллере, подвале при ратуше. Еда была сытной, но непритязательной, зато пиво было весьма годным. Члены совета огорчились, узнав, что управлять городом буду не я, но я им пообещал посодействовать тому, чтобы их не утесняли. Распрощавшись с новыми российскими подданными, мы с ребятами отправились на джипе в Нарвский замок.

Заночевал я в комендатских апартаментах. И, как я и обещал, когда рядом со мной материализовалась тонкая девичья фигурка, я не стал её прогонять либо поворачиваться к ней спиной.

Представьте себе – клин золотого песка в ласковом море, обрамлённый соснами. Вода пусть не как в бухте Святого Марка, но и не калифорнийская – ребята измерили её термометром и говорят про двадцать один градус Цельсия. На пляже никого, а в воде мы вдвоём – я и прекрасная девушка, оба в неглиже, ведь нет никого рядом. Казалось бы, моё любимое укромное место на Файр-Айленде в ещё несуществующем штате Нью-Йорк, куда я привозил невесту, мою незабвенную Лизу, так и не ставшую мне женой по моей же собственной вине. Но девушка рядом со мной, в отличие от обеих Лиз, смуглая и черноволосая, а место – не Лонг-Айленд двадцатого века, а Усть-Нарва уходящего шестнадцатого столетия. Ребят рядом нет, хотя за соснами дежурит несколько человек "на случай чего".