Максим Дынин - Голод и тьма

Борис посмотрел на единственного из бояр, чья борода была довольно-таки коротко обстрижена:

– Василию, подойди.

Тот взял у него письма и просмотрел их, после чего посмотрел на меня намного более строгим взором:

– Всё-то ты правильно перетолмачил, да не пведал государю, что кафолик желает с лютерцами воевати и нас к тому призывает. То не потребно нам, аки мы и с кафоликами, и с лютерцами дружить хотим, пусть и те, и иные еретики.

"Кто же это, кто знает и немецкий, и шведский, и испанский?" – подумал я. И вдруг меня осенило. Это же Василий Яковлевич Щелкалов, думный дьяк и глава Посольского приказа и один из виднейших дипломатов допетровской Руси… Я лишь чуть поклонился:

– Не думал, что это так важно, Василию Яковлевичу.

– Ты меня знаешь? – удивлённый его взгляд стал чуть менее строгим.

– Слава твоя дошла даже до нашей Русской Америки, – ответил я смиренно.

– После потолкуете, – вмешался Борис. – Благодарю тебя и людишек твоих, странниче. Василий, возьми грамоты и распорядись, чтобы дары сии унесли.

– Сделаю, государю, – поклонился тот.

Борис дал нам знак следовать за ним, а сам в сопровождении четырех рынд пошел по коридору.

Когда я готовился к миссии, я много читал про времена Бориса Годунова. Пиры при нем были невиданного в Западной Европе размаха – однажды в Серпухове, например, пригласили десяти тысяч человек, еду и питье возили возами, и никто не ушел голодным. А царь сидел на золотом кресле во главе пиршества.

Покой же, куда нас привели, был, такое у меня сложилось впечатление, для трапез в кругу самых близких друзей и сподвижников. Декораций здесь практически не было, бревенчатые стены, и красный уголок с иконами, перед которыми теплилась лампадка. Из мебели здесь были стол человек на двадцать, не больше, и маленький отдельный столик для царя – с вышитой золотом скатертью. Наша же была льняной, но тоже с искусной вышивкой, с фантастическими птицами – сирины, алконосты и ещё какие-то, не знаю даже, как они называются.

Я попросил у царя разрешения принести "заморских" калифорнийских вин, показав стольнику, как пользоваться привезенным нам в дар штопором.

– А отведай ты своего вина, – сказал мне царь.

Стольник мне налил полный кубок зинфанделя, отчего бутыль опорожнилась почти на треть, и я отпил большой глоток. Потом стольник налил царю, Ринату и Саше. Другие приносили закуски – соленые и жареные грибы, перепелок и холодное мясо с хреном, осетрину и другие копченья… Маленькие золотые тарелочки ставили на царский столик, а серебряные побольше – на наш. Каждое из блюд на царском столе попробовал один из слуг, после чего мы помолились, перекрестились, и начали есть, "что Бог послал". Было необыкновенно вкусно – царские повара знали свое дело.

Затем царь хлопнул в ладоши, и все стольники, споро собрав тарелки, удалились – оставались лишь те самые четверо рынд с топориками. Царь посмотрел на меня тяжелым взглядом и промолвил:

– А теперь поведай мне, княже, кто вы такие и откуда на самом деле пришли. А то все у вас не так – и одежда и твоих людей другая, и механические дары у вас зело чудные, но таких нигде в мире нет, и даже вино у вас совсем иное, чем у гишпанцев, волохов и французов. А еще мне человечек донес про ваши подвиги в Ревеле. Верю я, что вы люди русские, и верю я, что вы православные, хоть и креститесь, как греки, тремя пальцами. Но если бы были такие русские земли в Америке, то узнал бы я об этом давным-давно, а не только сейчас. Так что расскажи мне правду. Потому я и услал всех бояр – неча им про это знать. А охрана моя – люди верные, умеют держать язык за зубами.

К такому обороту я готов не был. Времени думать у меня не было, и я начал:

– Не вели казнить, царю-батюшко, вели миловать.

Борис отмахнулся.

– Княже, велю тебе рассказывать прямо, как на духу. И не называй меня «царь-батюшка», ты же дворянин, а не крестьянин. Зови просто «государь».

– Царю-батюшко… государю, мы родились все в другое время, через много-много лет, и Русь постигли за это время страшные беды. И Господу было угодно перенести нас во время твоего царствования и в земли американские, чтобы помочь Руси преодолеть несчастья и лишения. Мы хотим, чтобы Русь была сильной, и чтобы все люди жили богато и счастливо.

Царь вдруг сказал:

– А ну перекрестись!

Я перекрестился, подошел к висевшим тут иконам, поклонился каждой земным поклоном и поцеловал ее. Ринат и Саша сделали то же самое.

Борис посмотрел на нас и сказал:

– И что будет с Русью в дни моего царствования?

Я ответил:

– Народ будет тебя поначалу любить, но большие беды будут. В следующем году земля родить не будет – вместо лета будут токмо холода, дожди, а потом зело ранние заморозки, и весь хлеб погибнет. И в последующее лето не будет урожая – все запасы съедят, и нечего будет сажать, а то, что посадят, принесет очень мало, ведь холод продолжится. Да и монастыри с помещиками оставят зерно в амбарах, понадеясь продать его подороже. Много людей умрет, очень много, почти половина. Потом в Польшу придет монах-расстрига, Гришка Отрепьев, и скажет, что он – царевич Димитрий, который не умер в Угличе, а чудом выжил.

– Не убивал я Димитрия, не убивал! Блаженный он был – Божий человек, как такого можно убить?

– Знаю, государю. Но многие в это поверят – кто на самом деле, а кто сделает вид, что поверил. И пойдет сей Лжедмитрий – так его называют наши истории – войной на Русь вместе с ляхами. И токмо изменой сможет дойти до Москвы. А шведы захватят устье Невы и города рядом с ним, и торговать Руси можно будет только через Архангельск и Астрахань, на Балтику пути не будет.

– Наказал меня Господь, окаянного, – сказал Борис. – Слишком зело я хотел шапки Мономаха, стал царем вперед места, пред более родовитыми боярами. Наказал меня и весь народ. И все по моей вине…

– Нет, государю, не так, – сказал я. – Холод и голод будет во многих странах. Ничего с ним не поделаешь.

Борис посмотрел на меня, в глазах появилась крупица надежды. И я продолжил:

– Но есть вещи, которые надлежит сделать, чтобы Русь осталась сильна, чтобы народ ее не умирал тысячами и тысячами, чтобы ляхи впоследствии не дерзали идти на землю Русскую, чтобы шведы побоялись даже думать о том, чтобы напасть на русских купцов. Именно для этого Господь и привел нас к вам.

Годунов задумался, потом хлопнул дважды в ладоши, и принесли супы: грибной, уху тройную, похлебку мясную, окрошку холодную. Я про себя отметил, что не соблюдают здесь Петров пост; впрочем, вспомнилось, что его действительно ранее блюли только лица духовного звания. Поев, Борис посмотрел на меня и сказал:

– И что еще было… у вас?