Андрей Валентинов - Цикл Аргентина. Компиляция. Романы 1-6

Это была лишь теория, не слишком сложная интеллектуальная разминка. Однако ранней весной того же бурного 1936-го Лейхтвейса зачислили в небольшую группу курсантов, которым предстояло освоить «Прибор особого назначения № 5».

…Полевой аэродром в окрестностях Кенигсберга, несколько молодых ребят в летных комбинезонах и синеглазая девушка с другой планеты.

«Пилот-испытатель Вероника Оршич. Буду у вас инструктором, ребята».

Альберт пришел сразу после ужина, когда молчаливый парень-конвойный унес пустую банку из-под армейских консервов. В железной кружке еще оставался чай, и Лейхтвейс неспешно его допивал, благо на этот раз заварки не пожалели. Он еще успел подумать, что настоящие профессионалы начали бы допрос именно сейчас, чтобы растянуть его на всю ночь. Днем же арестанту спать не положено, значит, к следующему допросу подследственный станет куда как сговорчивее. Методика старая, опробованная в деле и очень надежная.

Дилетанты!

Стальная дверь провернулась на шарнирах неожиданно тихо. Когда Лейхтвейс оглянулся, Альберт-скалолаз уже перешагнул порог.

– Привет, Николас!

Не улыбнулся, но руку протянул. Пленник не стал возражать, в конце концов, они не ссорились, удар в висок – обычные издержки профессии. Скалолаз, вероятно, подумал о том же. Прикоснулся пальцем к повязке (доктор нанес визит как раз перед ужином), вздохнул виновато.

– Извини!

Подумав немного, добавил, медленно цедя слова:

– Не рассчитал… А химию нельзя… Могли бы не откачать.

Воспитанник Карла Ивановича понимающе кивнул. В голливудских фильмах жертву усыпляют хлороформом, но это лишь кино – в реальности человек заснет не раньше, чем через десять минут. Есть средства и посильнее, но они-то и опасны.

Лейхтвейс оглянулся. Пригласить гостя некуда, угостить нечем. Разве что кусочком сахара – от вечернего чая остался. Альберт, кажется, понял, кивнул в сторону койки.

– Присядем?

Устроившись, достал пачку незнакомых сигарет, взглянул с вопросом. Таубе пожал плечами – не он тут главный. Гость извлек одну, покрутил в пальцах. Не закурил, обратно спрятал.

– Планер? Почему не в училище?

Лейхтвейс мысленно перевел сказанное. Задумался.

– Может, еще и поступлю. Но – не мое, не люблю моторы. Они в небе какие-то… лишние.

То, что сотрудник Абвера в своей судьбе не волен, говорить не стал. И так понятно. Альберт кивнул и внезапно улыбнулся:

– Челнок.

Поглядел с интересом, мол, понял ли и на всякий случай уточнил:

– Ракетоплан… Земля – орбита…

Правая ладонь мягко воспарила вверх, рассекая воздух. Лейхтвейс, проследив за полетом, удивился.

– А на орбите что?

Гость покачал головой, но все-таки ответил:

– Посмотри сам… Небо черное… Звезды – смотреть больно… Возвращаться не хочется…

Помолчал и добавил, столь же равнодушно цедя слова:

– В живых не оставят… Тебя… Приказ… Показания зафиксировать – и без следа… Исчез… Я – не убийца… Пилот…

Лейхтвейс ничуть не удивился – разве что тому, что рассказали. Но тут же вспомнил: следователь добрый, следователь злой. Сейчас наверняка бежать предложит – на ракетоплане. Однако Альберт заговорил совсем о другом.

– Рената… Хорошая девушка… Летает хорошо… Хочет в начальники… Похитить… Ее идея… Я предлагал поговорить… С тобой… Убивать не на войне – нечестно… Рыцарский кодекс…

Повернулся, взглянул в глаза.

– Ты – не нацист.

Это был не вопрос, и Лейхтвейс решил промолчать. В Гитлерюгенд он вступать не стал, в НСДАП не просился, но и в антифашизме не замечен. И служит не на молочной ферме.

– Рейх – зачем тебе? Тебя хвалят… Ценят… Пилот-испытатель Вероника Оршич… Знаешь?

Следовало молчать и дальше, но он все-таки не сдержался.

– Мой инструктор. А что с ней?

Два пальца поверх двух других. Решеточка… Затем ладонь-ракетоплан вновь воспарила вверх, на невидимую орбиту.

– Пожизненно… Нарушение присяги… Сейчас – объект Транспорт-2… Недалеко… Скоро переведут… Очень далеко… Могу подробно…

Гость явно ждал ответа, но Лейхтвейс отвернулся. Что такое вербовка он знал, но лишь в теории. На практике все выглядело мерзко. Докопались, вынюхали!..

Альберт, поглядев на дверь, добавил еле слышным шепотом:

– Многие возмутились… Неправильно… Не предавала… Оршич – герой… Есть группа… Несколько человек… Пилоты… Если хочешь… Подумай…

На какой-то миг он поверил, потому что очень хотелось. Но потом горько усмехнулся. Как все просто! Жизнь – и любимая девушка.

«Искушение! Такого, как вы, легче соблазнить. А вам самому – соблазниться».

Альберт не торопил. Вновь достал из пачки сигарету, однако на этот раз закурил. Затягивался неспешно, смакуя каждый глоток дыма. Смотрел же в сторону, словно опасаясь спугнуть. Можно молчать и дальше, но Лейхтвейс вспомнил разговор с куратором. «Даже в нашем аду есть строгие правила».

Адекватный ответ… Ему попытались заглянуть в душу.

Дилетанты? Будем воспитывать!..

– Оршич… Жалко ее, конечно. Только с налету не выручить, не дураки же они там, на вашем Транспорте-2! Доложу командованию, может, что и придумают, в очередной межгосударственный протокол впишут. Она у Геринга служила, а Толстый Герман своих не сдает.

Повернулся, поймал взглядом взгляд.

– Знаешь, Рената действительно очень хорошая девушка. Красивая! Мне такие нравятся.

Гость словно не услышал, но что-то на невыразительном лице дрогнуло. Самую малость, как будто от легкой боли.

– Мы с ней сегодня впервые поцеловались. Ты не против?

Сигарета упала на пол. Альберт встал, закусил губу, Лейхт- вейс же не сдвинулся с места. Выходит, не ошибся. Рената хочет в начальники, а этот парень – обычный исполнитель. Двадцать пять лет, а все на подхвате. И ко всему еще зануда.

– Я и не хотел, если честно. Но, знаешь, правило такое есть: если девушка в твоем присутствии закурит, значит, не прочь.

…Эту премудрость Коля Таубе узнал еще в детском доме. Тогда посмеялся, а вот сейчас пригодилось.

– Рената… Моя девушка…

Лейхтвейс встал – и вовремя, чтобы встретить удар. Правой перехватил занесенную руку, закрутив против часовой, вцепился левой в кисть.

Рывок…

– В следующий раз сломаю.

Альберт отошел на шаг, оскалился.

– Убью!

И кинулся, не глядя.

Возле каменной кладбищенской ограды жара стала совершенно невыносимой. Небо, потеряв цвет, казалось огромным серым одеялом. Ни ветерка… К ржавому, давно не крашенному металлу ворот страшно и прикоснуться. Князь вспомнил Данте и очень захотел в Первый круг, там, по крайней мере, прохладно.