Иван Оченков - Государево дело [litres]

– А каковы местные жители? – продолжила расспросы царица.

– Дык разный народишко-то встречается. Есть совсем дикие люди, в лесу живут, пням молятся. Промышляют охотой да рыбалкой. Иные пасут оленей в тундре и с того сыты. Ничего так люди, не злые, токмо живут уж больно грязно. Старожилы сказывают, что, если по дурости на месте их стойбища лагерем встать, вшей с блохами потом можно и не вывести. Придется всю рухлядь сжигать и в новую переодеваться. Так сие или нет, не ведаю, но люди говорят.

– Какой они веры?

– Язычники, матушка.

– Отчего же вы не привели их к истинной вере?

– Так не велено же! – изумился Семен.

– Кем? – округлила глаза шведка.

– Мною, ваше величество, – одними уголками губ улыбнулся я. – А равно и всеми моими предшественниками на московском троне. Тамошних аборигенов запрещено приводить в христианство силой.

– Но почему?

– Потому что Сибирь большая, и если местных притеснять паче меры, то они разбегутся, и ищи их потом по тайге.

– Но свет Истины…

– Исключительно добром, лаской и убеждением. Как это и завещал нам Спаситель.

– Хм, – задумалась Катарина, – по-видимому, вашим миссионерам не так просто нести слово Божие.

– Ничего, они справляются.

– Чего? – снова переспросил Буйносов.

– Да вот, государыня дивится, что ясачных не велено утеснять.

– Оно так, – вздохнул князь. – Только…

– А вот с этого момента поподробнее, – подобрался я.

– Да чего там, государь, – досадливо махнул рукой Семен. – Казаки наши – воры! Чуть отвернешься, такого наворотить могут, что никакая епитимия не покроет. Грабят, а тех, кто грабить не дает, убивают, девок сильничают. Если где поселение себе устроят, то враз всех инородцев, кто под руку попадет, похолопят, а чтобы не разбегались, берут аманатов [49] Аманат – заложник. , с каждого дыма по голов [50] То есть по человеку с каждого двора или хозяйства с домом, где есть печь, очаг. .

– А вы, мои воеводы, что же?

– Если воевода нравом крут, то и казаков в руках держит. Не дает такие непотребства творить. А вот если слабину даст, то и сам таким стать может.

– Понятно. Но ты ведь не за тем из Сибири сбежал, чтобы мне про обиды аборигенов рассказать? Хотя и это любопытно.

– Нет, государь, – покачал головой стольник и вытащил из-за пазухи сверток.

Осторожно развернув холстину, он разложил ее содержимое на столе.

– Ох, ты ж, мать твою через… – с чувством выразился я, увидев, что привез мне мой бывший рында.

Через пару секунд ко мне вернулась способность соображать, напомнившая, что рядом находится урожденная шведская принцесса и мать моих детей, так что слова надо все-таки подбирать более тщательно. Но Катарина если и догадалась о смысле этого выражения, то нисколько не подала виду, во все глаза рассматривая разложенные перед нами самоцветы.

Да, на грубой холстине лежали самые настоящие драгоценные камни всевозможных форм и расцветок. Еще не обработанные, но уже способные вызвать восхищение своим видом.

– Что это?.. – ошеломленно спросила царица.

– Точно не скажу, моя госпожа, но вот этот зеленый – определенно изумруд. А вот это, кажется, топаз или как-то так. Я, к сожалению, не слишком хорошо разбираюсь в драгоценностях.

– Но неужели все это добыто в наших землях?

– А вот это мы сейчас и выясним. Рассказывай дальше, Семен, мы тебя слушаем.

Князь Буйносов вздохнул и принялся живописать о своих приключениях. Мы внимательно слушали, лишь иногда задавая уточняющие вопросы, и чем дальше продолжался рассказ, тем больше хмурились наши с Катариной лица.

Спрятанная от посторонних глаз за полярным кругом Мангазея недаром звалась «золотокипящей». Именно здесь сосредотачивалась торговля пушниной, драгоценным рыбьим зубом [51] Рыбий зуб – моржовый клык. и многими другими богатствами Сибири. И что самое главное, отсюда был выход в море через Обскую губу. Так что торговать туда заглядывали не только русские купцы, но также и английские и голландские негоцианты. И в том была проблема, поскольку без флота контролировать этот путь нельзя, а вот флота у нас и не было. Тем не менее до начала Смуты московское правительство худо-бедно обеспечивало порядок в здешних краях. Стоявшие по сибирским острогам стрелецкие и казачьи гарнизоны служили какой-никакой гарантией хотя бы видимости законности и правопорядка на этих отдаленных территориях царства. Однако в 1608 году мангазейский воевода Давыд Жеребцов увел почти всех ратных людей, совершив беспрецедентный переход из Туруханского края в Европейскую Россию, и, присоединившись к прославленному воеводе князю Михаилу Скопину-Шуйскому, значительно усилил его войска. Во всяком случае, одно из первых поражений хорошо знакомому мне Лисовскому нанес как раз Жеребцов.

Оборотной стороной этих событий стало наступление полной анархии в Сибири. Оставшись без присмотра, каждый «пан атаман» решил, что он теперь самый большой бугор на ровном месте и в связи с этим может теперь делать все, что захочет его левая пятка. Так что когда законное правительство, сиречь я, стало наводить порядок, привыкшим к своей безнаказанности полевым командирам это совершенно не понравилось.

В принципе ничего нового я не узнал, во всех прочих городках и острогах Сибири происходило то же самое, но по мере прибытия туда моих воевод с воинскими контингентами порядок постепенно устанавливался. Другое дело, что людей и средств у меня было крайне недостаточно, а потому процесс этот был совсем не быстрым. Но в данном случае дело осложнялось тем, что в Мангазее были сосредоточены слишком большие деньги.

Поначалу дела у Погожева и Буйносова шли достаточно успешно. По крайней мере видимость порядка была обеспечена, все необходимые сборы стали собираться, наиболее одиозных атаманов и их шайки разбили, а прочих привели к покорности. Но чем больше молодой стольник вникал в суть происходящего, тем больше подозрений у него возникало.

– Посудите сами, ваши величества, – горячился он, – аглицкие немцы творят чего похотят, а местные супротив них и пикнуть не смеют! Раз одного взяли в оборот, так на другой день отпустить пришлось, поскольку супротив нас все купчишки и казачки́ местные выступили. Малым делом до бунта не дошло. Насилу утихомирил по-доброму, уж не знаю, как извернуться пришлось. Одних улещивал, другим грозил, а с третьими и до сабель дошло.

– А товарищ [52] Товарищ – в данном случае: заместитель; второй воевода. твой что же? – нахмурился я.

– Был товарищ, да весь вышел, – скрипнул зубами Семен. – Поначалу мы во всем заодно были. Покуда вместях держались – все ладно шло, а потом или подкупили Митьку, или запугали, а как подменили человека! Во всем супротив идет, слушать не хочет, а потом еще и…