Геннадий Марченко - Второй шанс 2

— Я же не знала, что она перепишет, — скорчила виноватую гримаску клавишница и тут же прищурилась. — А может, она и не переписывала? Может, каким-то другим способом запись разошлась?

И при этом покосилась на Валю с Юрой, мол, не врёте ли вы тут, друзья?

— Ага, почкованием размножилась, — буркнул я. — Это ещё хорошо, что «Волколака» на ней не было, хотя там и к другим песням могут придраться. Ладно, пока в связи с моей болезнью у меня перерыв, буду дома отлёживаться, книжки писать, на твоей, Валя. Гитаре тренькать, а вы пока сочиняйте что-нибудь новое. Валентин, это в особенности тебя касается, — добавил я, намекая на его балладу.

Следом мой путь пролегал на Главпочтамт. Сколько же дел приходится решать вместо того, чтобы спокойно лежать в постельке с интересной книгой в руках… В кассе, разменяв рубль, запасся 15-копеечными монетами, отсидел небольшую очередь и вошёл в освободившуюся кабинку. Набрал редакционный номер и после нескольких гудков услышал в трубке знакомый голос:

— Полевой на проводе!

— Здравствуйте, Борис Николаевич, это Варченко из Пензы.

— Максим, ты? Здравствуй, здравствуй, молодец, что позвонил, значит, мама тебе всё передала… А что у тебя с голосом, простудился?

— У меня ломка началась, так что какое-то время буду влёгкую сипеть и давать «петуха».

— Понял, — хмыкнул издатель, — мужаешь, значит, хе-хе… Так вот, я ознакомился с твоей рукописью, она на меня, скажу честно, произвела невероятное впечатление. Если бы это написал взрослый, состоявшийся писатель, я бы, наверное, не сильно удивился, но когда такую рукопись приносит подросток… Ты извини, я до сих пор не могу до конца поверить, что это написано твоей рукой.

— Я вас понимаю, и нисколько не обижаюсь, на вашем месте я бы сам, наверное, до последнего сомневался. Но это моя рукопись, я писал её на глазах у мамы, консультировался с ветеранами Великой Отечественной, их имена, кстати, указаны в предисловии… А сейчас пишу продолжение приключений Виктора Фомина, уже в послевоенной Западной Украине.

— Ого, интересно было бы почитать…

— Пока только три главы написано, но думаю, что к весне добью книгу.

— Надеюсь, я первым из издателей прочитаю рукопись? — с невидимой мне улыбкой поинтересовался Полевой.

— Конечно, Борис Николаевич!

— К слову, я тут всё же хотел немного подправить твой текст…

В трубке пискнуло, и я сунул в прорезь 15-копеечную монету.

— Алло, меня слышно?

— Слышно, Борис Николаевич, говорите, у нас с вами ещё как минимум минута, и у меня в кармане ещё позвякивают 15-копеечные монеты.

— А, отлично… Так вот, я не хочу выреза́ть из романа сцены, буду давать всё в авторской редакции. Единственное, всё же опытным глазом человека, бывавшего на фронте, заметил некоторые нестыковки, я тебе о них при личной встрече подробнее расскажу. Ну и в нескольких местах хочу поправить стилистически, если ты не против. А теперь самое главное… Мне нужно, чтобы в течение января ты нашёл время подъехать в Москву с кем-то из родителей, потому что под договором должна стоять подпись совершеннолетнего опекуна. Будет у вас такая возможность?

— Думаю, изыщем.

— Прекрасно, там ещё и аванс тебе причитается… Запомни, мы в новом году на работу выходим 2 января, и работаем по графику: пять дней в неделю, с 9 утра до 18 часов вечера. В этом промежутке, когда приедете, сможете застать секретаря. Даже если меня не окажется на месте, она будет в курсе и вам останется только поставить подпись под договором да пройти в бухгалтерию. Но желательно вам всё же меня застать, так как мне хотелось бы ещё раз с тобой пообщаться, и в частности, пройтись по тексту.

— Тогда как соберёмся, я так же позвоню с межгорода, чтобы застать вас на месте.

— Правильно, обязательно позвони… Ладно, давай заканчивать, у меня тут дела кое-какие, а тебе деньги нужно экономить, хотя, надеюсь, в скором времени их у тебя благодаря нашему журналу прибавится… Да, чуть не забыл! Фотокарточку свою захвати, лучше в ателье свежее фото сделать, портрет, мы его поставим в аннотации, в начало первой главы.

Мы попрощались, я повесил трубку и вышел из кабинки в небольшой зал переговорного пункта. Из-за закрытых дверей кабинок вразнобой доносились голоса. Где-то общались спокойно, где-то на повышенных тонах, иногда говоря громко просто для того, чтобы на том конце провода лучше было слышно. Жизнь шла своим чередом, и моя в том числе. Можно уже было оглянуться назад, прикинуть, что хорошего и плохого я сделал за почти четыре месяца в своём юношеском теле. Из дурного — разве что навешал люлей разным нехорошим людям, да и то вряд ли это можно назвать плохими поступками, скорее уж, наоборот. Из хорошего… На память пришли письма в КГБ и МВД, директор гастронома № 1 Соколов, замена проводки в доме Касаткиной… А, ну спасение Инги, само собой! Утони она — и мир потерял бы, скорее всего, просто хорошего человека, вряд ли из неё вырастет какая-нибудь маньячка или, напротив, гениальный художник, писатель, изобретатель, в конце концов… А развитие моих отношений с ней вписывается в какую-то координату? Кто бы подсказал, тот же «ловец» хоть бы раз приснился… А может, его и не было, этого «ловца»? Хотя таких ярких, жизненных снов на моей памяти ни до, ни после не случалось.

Книги, музыка, бокс — это всё, наверное, больше лично для меня хорошо, ну и для моих друзей и родственников.

Вечером больше заметно, как преобразился город перед наступлением нового, 1978-го, года. Повсюду царит предновогодняя суета, малышня умудряется кататься на коньках даже по подраскисшим от неожиданно нагрянувший с утра небольшой оттепели каткам, на площади Ленина, хотя ещё толком и не стемнело, уже переливается огнями здоровенная ель, вокруг которой водят хоровод с малышнёй Дед Мороз и Снегурочка.

Неторопясь поднялся по улице Кирова, свернул на Карла Маркса, занёс домой гитару, и уже налегке отправился в гости к Каткову. До здания на улице Белинского, в котором располагался Союз писателей, а чуть дальше по соседству и Лермонтовская библиотека — пять минут пешком, именно за столько времени можно было пройти короткую улочку, носящую имя великого критика.

Невольно вспомнился то ли анекдот, то ли реальный случай, связанный с именем «неистового Виссариона». Говорят, что в Воронеже на кафедре литературы 19 века был такой профессор Свительский, и всю жизнь он занимался творчеством Белинского. И был старый драмтеатр, где на входе висел лозунг, гласивший:

«Воронежские актёры — чудо из чудес. В. Г. Белинский».

Профессора заела эта цитата, он знал творчество великого критика наизусть, а цитату эту не встречал. Он перерыл всё, и вот, в письме частному лицу нашел её целиком: