Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

Я несколькими штрихами нарисовал электрический двигатель, направление вращения вала, цилиндрическую насадку с рифлёной поверхностью и фланцем для фиксации на валу. В примечании указал, что резьба на ступице, стопорный болт и гайка должны быть с левой резьбой. Это ему понравилось больше всего.

– В данном случае именно с левой! Гм… в принципе, почему бы и нет?

Юрий Иванович внимательно изучил мой, вполне приличный, чертёж, в конце уточнил:

– Насколько я понял, рабочая поверхность насадки должна быть шероховатой, обработанной на станке?

– Не обязательно. Дед наварил куски проволоки, старые гвозди без шляпки…

– Ага! Это ты, значит, у деда своего подглядел! – возликовал трудовик. – То-то я и смотрю, откуда ж такая изощрённость ума? Ну что ж, тоже похвально! У взрослых нужно учиться, перенимать опыт. Без этого никуда. Ну и как, работает чистилка?

– А куда она денется, – солидно ответил я. – Не чета ручному станку! Только семена по двору сильно разбрасывает. После каждого раза приходится подметать. Вот если бы предусмотреть нечто вроде длинного кожуха, заканчивающегося воронкой…

– Ладно, иди, – перебил меня Юрий Иванович, – а то опоздаешь. После уроков загляни в мастерскую. Если меня вдруг не будет, тогда завтра с утра.

Ни в какую санчасть Славка, естественно, не пошёл. Он ждал меня тут же, за углом мастерской, в окружении припозднившихся секундантов и, мотая своей забинтованной головой, втирал им историю о падении. Я догадался об этом, услышав последнюю фразу:

– Быть такого не может! – сомневался Напрей. – Я упал – руку разрезал, ты – голову проломил. Или Пята колдун, или ты набрехал.

– Ну, если не веришь, сам у него спроси. Как было дело, Санёк?

– Шёл, упал, очнулся – гипс, – пояснил я. – И вообще, нефиг было опаздывать!

Юрка пристально осмотрел мою рожу и, не увидев ни ссадин, ни синяков, бессильно развёл руками:

– Гля, точно! Во везун!

Да я на его месте и сам не поверил бы, что Босяра в кого-то ни разу не попадёт.

– У тебя на контрольной по арихметике какой ответ получился? – спросил у него Витёк, возвращая всех нас с неба на землю.

Они с ним решали один вариант.

– Шестьдесят восемь целых и четыре десятых, – ответил Напрей.

– Четыре десятых машины?! Сам-то подумал, что написал? – возмутился мой секундант. – Ты, наверное, запятую неправильно перенёс. Какое у тебя было последнее действие?

И они пошли впереди, обсуждая Юркину неудачу.

«Вот тебе и беспросветный двоечник! – удивлялся я, глядя в Витькин затылок. – Кто бы мог подумать, что его проблема лежит на виду, на обороте обложки обычной тетрадки в клеточку?»

Нещадно палило солнце, приближаясь к зениту. В ветках колючих акаций от него прятались воробьи. Голову припекало. Волосы были почти горячими – и ничего, а после шестидесяти я буду терять на жаре сознание. Всё течёт, всё меняется. С годами я понял, почему дед всегда прикрывал макушку соломенной шляпой.

– Я знаю, как это у тебя получилось, – после долгих раздумий выпалил Славка. – Ты выпрямил руку, а это намного быстрей, чем её поднимать. Можно так, можно так, – встал он в мою стойку и наглядно продемонстрировал варианты блоков и контратак. – Одного не пойму: почему ты всё время прикрывал свое дыхало? Я ведь бью только по роже.

– Это, папаня, защита от удара ноги, – пояснил я. – Вот посмотри: делаешь шаг назад, крепишь ладонью правой руки левый кулак, и хрен прошибёшь!

– А что, – изумился он, – есть на свете такие скоты, которые дерутся ногами?!

– Есть, – подтвердил я, – в Японии, например.

– Вот суки! – Босяра многозначительно помолчал, приглашая меня первым коснуться неприятной для него темы. Но ответа не дождался, а чувство попранной справедливости в итоге возобладало. – Слышь? – прошептал он. – Пацаны и вправду поверили, что я сам упал…

– Так это же хорошо! – С позиции прожитых лет я будто читал все порывы его души и по-взрослому успокоил Славкину совесть. – Нам же будет меньше проблем. Та же Танька Тарасова, если узнает о драке, сразу директору вломит. А оно мне сейчас меньше всего надо. Илья Григорьевич с утра вызывал. Сказал, наш дом стоит на меже, и вопрос о моём переводе в новую школу напрямую зависит от моей учёбы и поведения.

Кажется, Босяра поверил. Во всяком случае, у него возник только один вопрос:

– «Вломит» – это наябедничает?

– Угу.

– Ну, ты сказанул!

На урок мы чуть было не опоздали. Англичанка с классным журналом уже шагала по коридору. Увидев нашу компанию, остановилась, приподняла очки.

– What's wrong? What happened, Вячеслав? – спросила она.

– Упал, Валентина Васильевна, – браво ответил Славка. – It is a fell down!

– Где мой валидол? – простонала она и прислонилась к стене.

Пользуясь этой оказией, мы прошмыгнули в класс.

Ничего интересного на последнем уроке не произошло. Мне пришлось немного покрасоваться под перекрёстными взглядами одноклассников. Не увидев на моей роже ничего примечательного, их интерес переключился на Славку. Наверное, наша драка была кем-то широко анонсирована. Англичанке пришлось несколько раз прикрикнуть: «Sit still!», чтобы «чилдрены» прекратили вертеться и внимательно выслушали свои годовые оценки. У меня вышла четвёрка, а Катьке Тарасовой Валентина Васильевна влепила трояк. Услышав свой приговор, она упала на парту и заплакала. Насколько я помню, она по английскому всё время перебивалась с тройки на двойку. Так что рыдала Тарасова не из-за низкой оценки, а от бессильной злобы. Не срослось у неё.

Такой вот сверхурочный нежданчик у меня получился. Сказать, что я радовался, – так не было этого, но и не горевал. Настораживало одно: я всё больше вживался в образ и суть двенадцатилетнего пацана. Старый вроде бы человек, а с какого-то хрена ополчился на Катьку Тарасову. Смалился! [15] Смалиться (местн.) – обидеть заведомо слабого, младше себя. Ей и так выпадает такая судьба, что не позавидуешь! Выйдет замуж за офицера, который погибнет в Афгане. Гробовые, фронтовые и прочие сбережения схарчит Павловская реформа. И останется она с пенсией по потере кормильца и годовалым ребёнком. Чтобы выжить в период шоковой терапии, будет выращивать на продажу бычка. А тот, как только войдёт в силу, затопчет до смерти её малолетнего сына, последнюю отдушину и надежду.

Совесть, как побитая собачонка, завыла в моей душе. Ей было жалко и маленького мальчишку, и Катьку Тарасову, и Лепёху, и всех, кто уйдёт раньше меня или останется после.

С последним звонком я не стал вместе со всеми рваться к дверям, на свободу, а остался сидеть за партой, делая вид, что собираю портфель. Тарасова тоже не торопилась. Так получилось, что кроме нас в классе ещё оставались Витька Григорьев и Бабка Филониха. Не обращая на них внимания, я подошёл к Катькиной парте, щёлкнул задниками сандалий и произнёс: