Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

– Ты ж там смотри, веди себя хорошо, чтобы перед людями не было стыдно! – не смолкало у меня за спиной.

Темень кругом, не видно ни звёзд, ни луны. Прохлада свежит после тёплого одеяла. Так пробирает, что я аж глаза открыл.

Тут Пимовна на паре и подкатила. Телегу и упряжь, насколько я понял, она позычила [36] Позычить (местн.) – взять, занять, позаимствовать. у дяди Коли Митрохина. На нашем краю такая одна: без рессор, но на мягкой резине. И лошади вроде тоже его. Только гривы в косы заплетены.

– Тпр-р-ру! – властно сказала бабушка Катя, слегка потянув вожжи. – Садись, Сашка! В ногах правды нет. Доброго ранку, соседи!

Дед поднял меня под микитки [37] Микитки – подреберье. и посадил на передок рядом с возницей. Бабушка подстелила домотканый дерюжный коврик и подоткнула под зад подолы фуфайки.

– Здравствуй, Катя. Ну, в добрый путь!

Утренний воздух гулок. Сухая веточка хрустнет, а отзвук такой, будто щёлкнули ногтем по коробке гитары. Казалось бы, чему в той телеге греметь? Но на нашей грунтовке растрясёт и дорожный каток. Сплошная булыга. Не утрамбовалась ещё.

Куда подевалась взрослая сдержанность? Главный вопрос жизни готов был уже сорваться с моего языка, но Пимовна будто прочувствовала, осекла:

– Молчи, Сашка, не до тебя…

Она и правда была чем-то расстроена. Сидела нахохлившись и о чём-то сосредоточенно думала. В дорогу оделась просто: серая невзрачная кофта, боты «прощай молодость» и шерстяной красный платок, повязанный по-комсомольски. Как у пиратов Карибского моря, с узелком на затылке.

Уже начинало светать, когда мы подъехали к дальнему броду через нашу речушку. Горизонт полыхнул, и алые блики скатились на перекат. Кони потянулись к воде, но не успели сделать и пары глотков – нетерпеливые вожжи всплеснули над рыжими спинами. Сминая мелкие камни, телега рванулась по пологому берегу, вверх и вперёд, к солнцу.

– Что это тебе летом болеть вздумалось? – спросила бабушка Катя, будто в иное время болеть не зазорно.

Я искоса глянул в её лицо. Оно преобразилось, помолодело. Выцветшие глаза словно вобрали в себя зелень росистого луга, мимо которого мы как раз проезжали.

– Гланды, – запоздало пояснил я. (Удивился, конечно, этой метаморфозе, но не подал виду.) – Из-за них я всё время болею. Как перемена погоды, так первая простуда моя. Врач на Камчатке сказал, что пока их не вырежут, я даже расти не буду.

– Это врач так сказал? – переспросила Пимовна с таким осуждением, что даже мне стало за него стыдно. – Даже я, деревенщина необразованная, и то знаю, что, если у человека отрезать мизинец, он его будет чувствовать до конца жизни. А тут горло, головной мозг рядом! Ну, не растёт человек, значит, время для этого ещё не пришло. И не нужно лезть в организм со своей наукой. Тоже мне врач! А ну, повернись к солнцу, сама посмотрю.

Я послушно зажмурился и открыл рот.

– Левее! Голову запрокинь! – Сухая ладонь надавила на лоб, чуткие пальцы осторожно ощупали горло. – Дурень твой врач. Не туда смотрел. Все хвори твои, Сашка, из-за того, что нет у тебя лобовых пазух. А гланды тут ни при чём.

– Как это нет? – Вот так, проживёшь всю жизнь и только случайно узнаешь, что в твоём организме отсутствует что-то важное.

– Да ты не переживай, – успокоила бабушка Катя, – ближе к природе будешь. Это по наследству передаётся, от матери или отца. Многие люди без пазух живут и ничего. В нашем роду их вообще ни у кого не было…

Возле учхоза на телегу подсели две молодые смешливые тётки-близняшки в одинаковых ситцевых платьях. Судя по остро наточенным тяпкам, из огородной бригады. Попросили довезти до моста через Невольку – рукотворную речку с заставами для полива полей, самый большой из которых и был тем самым мостом. Копали её до революции, всем миром, по указу станичного атамана, невзирая на звания и чины. Отсюда и такое название.

Екатерину Пимовну эти девчата знали. Разговаривали с ней подчёркнуто уважительно, называли только по имени-отчеству. Зато оторвались на мне: защекотали, затормошили, ещё и чмокнули в щёку. Лица вроде знакомые, голоса, жесты. Одну из них я точно где-то встречал в той или этой жизни. А сейчас поди угадай!

И так меня это заело, что ни о чём другом думать не мог. Когда они спрыгнули на ходу, поинтересовался у бабушки Кати: кто, мол, такие? Она мне фамилию девичью назвала, а толку-то в том? Судя по обручальным кольцам, обе они уже замужем.

За мостом кони повернули направо. Играя мышцами, зашагали по бездорожью, отмахиваясь хвостами от надоедливых мух. Берег здесь был извилистым и крутым. На горизонте виднелось облако пара, поднимавшееся над источником с горячей водой. Дальше, за узкой излучиной, начинались сады плодосовхоза «Предгорье».

Будучи пацанами, мы часто ходили сюда купаться. А в обеденный перерыв, когда сторожа уходят в столовую, слегка «обносили» пару сливовых деревьев. Плоды были крупными, но ещё недозрелыми. От них набивалась оскомина, вязало во рту, резало в животе. Чтобы прогнать эти неприятные ощущения, мы шли к роднику с кислой холодной водой, притаившемуся у подножия берега. В нём плавали мелкие лягушки, но нас это не останавливало. Пили по очереди и не могли напиться.

Это место стало для меня зримым воплощением фразы «тоска по Родине». Скитаясь по морям-океанам, мысленно возвращался к неприметному роднику с его лягушатами. Приезжая домой в отпуск, вытаскивал сюда Витьку Григорьева попьянствовать на природе. «Стакан саданул – и домой» здесь не прокатывало. Пил до победного, пока не придёт такси. Пешочком-то ноги собьёшь…

– Набрал бы ты, Сашка, водички в дорогу, – сказала бабушка Катя, доставая из-под сиденья алюминиевый пятилитровый бидон и кружку. – Ох и жарко сегодня будет!

Она ослабила вожжи и тоже вылезла из телеги. Мохнатые губы коней осторожно потянулись к траве.

На чистом песчаном дне пузырятся ключи. Играют на солнце. Нет здесь ни водорослей, ни бородатого мха. Даже трава не растёт по окружности, в радиусе полутора метров. Вода тонкой струйкой стремится из этой хрустальной чаши в русло реки, смешиваясь с мутным потоком. Как детство моё во взрослую жизнь.

– Долго ты там, копуша?

Чтобы не потревожить первозданное волшебство, осторожно вычёрпываю три полных кружки. Ручеёк иссякает. Жду, пока чаша наполнится. Одуряюще пахнет полынь. Её очень много по берегам, больше, чем в наше время амброзии.

К моему возвращению Екатерина Пимовна расстелила попону, разложила на ней традиционную кубанскую снедь: молоко, сало, варёные яйца, хлеб и солёные огурцы.

– Садись, помощник, позавтракаем. И кони заодно отдохнут, травки пощиплют. Им ведь сейчас всё в гору идти. Водички попил?

– Ещё не успел.

– Зря, Сашка! Ты эту воду хоть через силу, но пей. Она для тебя полезней иного лекарства. Всегда приезжай к роднику на велосипеде и домой набирай.