Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

– Ага, – не поверил я, – настолько полезная, что даже трава вокруг не растет.

– Потому и не растет, что в ней серебра много. Это вода святая, – пояснила мне Пимовна таким убедительным тоном, что я сразу подспудно поверил.

Вот тебе и деревенщина необразованная!

– Бабушка Катя, откуда вы всё это знаете, без экспертизы в научной лаборатории? – отбросив условности, прямо спросил я. – Я не о воде, а вообще. Какую траву, где и когда срывать? Сушить её на солнце или настаивать на спирту? Как из неё приготовить лекарство? Книжка, наверное, специальная есть или кто научил?

– Вот делать мне нечего, – рассмеялась она, – только сидеть целый день да умные книжки читать. Этому Сашка не учат. Оно приходит само, как твои вещие сны. Видишь, Каурый потянулся за конским щавелем, а от клевера морду воротит? Щавель невкусный, горький, но именно он сейчас ему нужен. Кто его этому научил? Почему кошка с собакой, когда заболеют, ищут по запаху нужную им траву? Книг начитались? Ты будешь смеяться, но я тебе так скажу: всё живое понимается изнутри. Для того, чтобы узнать характер ромашки, надо ею побыть. Вот тогда и поймёшь душой, с какими словами к растению подступиться, чтобы оно помогло. – По-моему, баба Катя сболтнула что-то лишнее. Как-то вдруг запричитала, засуетилась: – Всё, Сашка, всё! Ехать пора. Эдак мы и до ночи никуда не успеем!

Ну, «ехать» – это слишком образно сказано. Пришлось топать пешком рядом с телегой, подталкивая её в меру сил. От мостика дорога пошла в гору со средним уклоном градусов тридцать, не меньше. Такой подъём запряжённым лошадям не осилить. Для них была проложена своя колея: наискосок, по дуге. Но и по ней наши кони шли тяжело: приседали перед рывками, скользили копытами по траве. На дрожащих от напряжения крупах чёрными пятнами проступил пот.

Шли молча. Бабушка Катя всё чаще вытирала рукавом лоб. Я тоже устал, но не подавал виду.

По этому склону никогда ничего не росло, кроме разнотравья. Пастухи выгоняли сюда коров, пчеловоды везли ульи к ближайшей посадке. За ней начинались делянки работников семсовхоза. Земля там как пух лебяжий. Сплошной чернозём, без единого камушка. Я ведь когда-то три года на ней отбатрачил…

На этой простенькой мысли я чуть не споткнулся. Потому что вспомнил, узнал одну из смешливых тёток, которых мы подвозили до моста через Невольку. Твою мать! Это же моя будущая тёща!

Любка мне встретилась через два года после того, как я вернулся из Мурманска и окончательно осел на этой земле. С ремонтом машин к тому времени я уже завязал, в газету ещё не устроился, но временно был при деле. Ради записи в «трудовой» сидел в частной конторе и перематывал сгоревшие двигатели.

Сказать, что платили мало, значит, ничего не сказать. Вместе с мамкиной пенсией нам хватало числа до двадцатого. Приходилось выкручиваться. В паре с попом-расстригой, который состоял в РНЕ и по этой причине был в розыске, мы собрали «бригаду ух». Были в ней и сборщики подписей, и агитаторы, и работники паспортного стола, и нужные люди на местных уровнях власти. Тогда модно было кого-нибудь выбирать. То в край, то в район, то в Думу.

Нашу работу знали. Хотя плакали, но обращались. Где ты ещё команду найдёшь в самом отдалённом районе? Не победили ни разу, но всех кандидатов до урн для голосования довели.

Люди за дело держались потому, что платили наличными. В то время страна жила большим многоязычным колхозом. В ходу был бартер. Зарплату давали чем угодно, лишь бы не живыми деньгами: сахаром, комбикормом, зерном, растительным маслом. Пенсии стабильно задерживали. Как мы с мамкой выжили бы, если бы не тот Клондайк?

Мы с попом становились на ноги, обрастали нужными связями. Я приоделся, он провёл себе телефон. Брат Серёга заезжал иногда занять денег на сигареты из-за задержки зарплаты. Заметили нас и местные рэкетиры. От меня отвязались быстро. Задали только один вопрос: кем мне приходится начальник следственного отдела. Услышав ответ, вежливо раскланялись и ушли. Я даже не понял, кто это такие.

А вот батюшку хотели конкретно взять «на хапок». Лучше бы они это не делали. Из Краснодара приехали два человека с глазами живых мертвецов, погрузили «смотрящего» в багажник крутой иномарки и куда-то на неделю увезли.

Кем они были, сказать не могу. То ли однопартийцы из РНЕ, то ли товарищи по оружию, с которыми наш поп воевал в Приднестровье, Абхазии и Югославии. А может, один из клиентов подсуетился. Мы в то время работали на двух крутых бизнесменов, мечтавших подвинуть батьку Кондрата на посту губернатора края. Тоже люди очень серьёзные. В кабинет к «самому» я был не вхож. Но достаточно сказать, что зарплату на всю бригаду мне выдавал Толик Пахомов – будущий мэр города Сочи. Он меня почему-то считал своим старым знакомым. Всё спрашивал, не пересекались ли мы с ним по комсомольской работе?

В общем, с Любкой мы познакомились, когда доллары у меня выпрыгивали из карманов. Привёл в дом. Думал, за матерью будет смотреть. Фиг вам, на следующий день подрались. Да так, что у новой моей половины защёлка от левой серьги отвалилась. Мамка, как и я, правша. Искали вдвоём, не нашли. Наверное, в щель на полу провалилась.

Ладно, думаю, не бросать же? Ну, бывает, характерами не сошлись. Ухаживать за психически больным человеком та ещё судорога. Отдал ей золотое кольцо, что когда-то носил, отвёл к ювелиру, отремонтировали её бижутерию.

Стали мы набегами жить. То у меня, то у неё. В зависимости от смены. Она в совхозной котельной работала оператором.

Не всё в Любке меня устраивало, не всё нравилось. Походка утиная и голос визгливый. Вроде бы говорит, а кажется, кричит. В стакан заглядывала не хуже меня. А кто из нас без недостатков? Были и свои плюсы, да такие, закачаешься! Как они с тёщей, той самой молодкой, что тискала меня поутру, пели на два голоса!

И ещё один, самый главный момент, из-за которого я Любке прощал очень многое. До войны её дед был парторгом в том самом колхозе, где мой председательствовал, а матери наши дружили. Думал, это судьба.

Стал я делить свои заработки на две семьи. Пенсия-то у тёщи самая минимальная. Что она там всю жизнь получала в совхозе? Любка в своей котельной больше года живых денег не видела. От осени до осени ждали, когда частники уберут урожай и выплатят зерном на паи, чтобы купить что-нибудь помимо продуктов.

А я осень не любил. Весну тоже. У мамки начинались сезонные обострения. Разбудит ночью, встанет на колени перед кроватью и просит так жалобно:

– Пойдём, сыночек, отсюда. Это не наш дом, дед Иван его отсудил. Сейчас люди придут, нас с тобой убивать будут.

Успокоишь её, уложишь, свет включишь, чтобы не страшно было. Только уснёшь, а она опять на коленях перед кроватью. Вот, честно, связывать приходилось.