Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

А если мир – не результат, а исток? – спрашивает Кроах ас-Сотер. Он хмур и сосредоточен, и даже борода его торчит вперёд без обычного задора. Если то, что мы называем «бог» – всего лишь финал запутанной драмы, а то и комедии? И все мы, что пляшем на этих подмостках, люди, эльфы, краснолюды – все мы лишь ступени к чему- то большему. Или просто – к чему-то идущему нам вослед. Что, если вся предопределённость именно в том и состоит, чтобы из переплетенья судеб нас, живущих, возникла сущность высшего порядка? Что, если бог – это будущее?

Будущее? – холодно усмехается Ангус эп Эрдилл. Значит, вся история упадка великих цивилизаций Старших Народов под напором новых пришлецов, многочисленных и жадных людишек, всё превосходство которых – в неограниченной временем и природой плодовитости их самок и в жадности и жестокости самцов, вся трагическая история непонимания, гибели и смерти рас несказанно более мудрых – всё это лишь комедия положений, выводящая на сцену… кого? существо ещё более человеческое во всех сомнительных проявлениях этой человечности? существо, стало быть, сверхчеловеческое? Тогда я скорее предпочту поверить в упадок как в двигатель мира, и пусть бог тогда окажется лишь компенсацией всем слабостям человеческой натуры. Так сказать, победитель, который, увы, получает всё, пусть даже победа достаётся ему количеством, а не качеством.

Вы, эльфы, бурчит Звоночек, слишком привыкли кичиться своим превосходством в возрасте и своим превосходством в магии. То-то вас вставило, когда пришли люди и оказалось, что не одни Долгоживущие горазды на магические штучки! А мы, кто кропотливо подрывает корни гор, кто знаком с трудом ручным настолько же хорошо, как и с трудом умственным, мы сказали бы так: бог – это упорство, неизменность в изменчивости. Медленные ритмы, меняющие лицо земли, – уйдём мы, уйдут эльфы, даже время людей завершится холодом и Белым Мором, а земля не заметит этого, и руины городов порастут вереском, и на камнях фундаментов взойдут молодые деревца, и новые существа займут освободившееся место: может – боболаки, может – крысы. Мы все отчего-то помещаем в центр мира самих себя, но там всегда находится именно мир и ничего больше. Бог – равнодушен и холоден к нашим потугам.

Вы просто не видели – его – ее – их, почти стонет, не разжимая губ, Кроах ас-Сотер. Вы просто не видели. В мире просто нет такого совершенства, не с чем сравнить. Вся магия мира не способна на такое. Так что же, спрашивает Арнольд ван Гаал, что же, магия – шаг к божественному совершенству? Или, может, она – просто костыли, которые нужно отбросить, чтобы переступить порог? Порог, ворчит Ангус эп Эрдилл. Да нет никакого порога, что за глупости. Не бывает движения только вперёд или назад. Жизнь – вечное кружение, зигзаги, возвращения и пляски на месте. Вы, живущие коротко и быстро, просто не успеваете этого заметить. Жизнь – повторение нескольких сюжетов, движение по кругу, вариации неизменного. Если это не доказательство сотворённости нашего здесь и сейчас, нашего мира – и любого другого возможного из миров, – то я даже не знаю… Повторяемость как признак сотворённости, тянет Стрый (потому что нельзя, невозможно, нереально удержаться и не сказать, промолчать). Даже не смешно. Просто нашему персональному сумасшествию необходима площадка договора с сумасшествиями других. А то, что повторяется, – легче становится привычкой. То, что становится привычкой, – стремится к воспроизводству. Мы просто так видим, такова особенность нашего восприятия. А бог – окажись он сущим – проявлялся бы, думаю, именно в разрыве привычного, в изменчивости, а не регулярности. Бог – это несовпадение. Тем более, если… – и замолкает, понимая вдруг, что значит это его «если».

А Арцышев молчит, потому что уж он-то – точно знает, что такое бог в сим-мире.

Бог – это хаотическая система с непредсказуемыми пиковыми флуктуациями: нечто, чья логика превосходит наше понимание.

– Нильфы, – проскрипел Яггрен Фолли.

– Этого только не хватало, – господин барон забрал бороду в горсть, подёргал задумчиво. Похоже было, что ожидал он увидать здесь кого угодно – но только не солдат в чёрных плащах.

И Стрый его понимал: в сим-логике «Сапковии» совместные действия отрядов из двух вражеских стран на территории, лежащей между вольными городами краснолюдов и лесом Брокилон, были не то что невозможны, но – сомнительны. Слишком серьёзными могли бы оказаться последствия такого для раскладов в сим-политике. Хотя…

И в этом его «хотя…» была вся проблема.

Нильфгаардцев – человек пять. И до десятка северян. То есть два к трём, когда дойдёт до дела. Нормальный расклад. Если, конечно, позабыть о боболаках в подвалах замка. И если, конечно, позабыть, что с людьми барона им, четверым, по пути только до момента, пока не станет ясным, что именно Кроах ас-Сотер обрёл в замке Каэр Лок. И – зачем это «что именно» понадобилось темерийцам, а теперь ещё и Нильфгаарду.

Тогда-то Арнольд ван Гаал и предложил свой план, а барон посмотрел на него, прищурившись.

– Вот уж не думал, – сказал наконец, – что чернильные душонки такие вот крепкие ребята. Как ты верхом-то ездишь с такими яйцами? – и тихонько заржал, тряся бородою.

Но с планом согласился.

А доктор гонорис кауза дал им немного времени перед тем, как выехать – в одиночестве – на тропинку, ведущую к обомшелым развалинам старого форта Видорт, сожжённого поколение назад, в Великую Войну.

Он поехал тропкой, а пятеро баронских людей зашли низиной, со стороны старых вырубок. Барон же, сам- второй, со старым жилистым капитаном надомной стражи и вместе с ними четырьмя – пошёл поверху, где крепкие молодые деревца и сплетенья кустарника подбирались под самый пролом в прогнившем частоколе.

Дорога отсюда, сверху, просматривалась будто на ладони, но почти невидными оставались остатки строений форта в глубине подворья.

– Серебряный медведь, – пробормотал вдруг Кроах ас-Сотер. – Командир сотни, выходит. И что же, их всего пятеро? Слабо верится. Как бы не встрять нам носом в говно, милсдари.

И ткнул пальцем в высокого нильфгаардца, что переговаривался тихонько с другими чёрными в проёме ворот. На наплечнике его и вправду серебрился медведь.

Стрый вспомнил, как Троян, вводя его в обстоятельства дела, поинтересовался мельком, в курсе ли его подопечный, как география сим-мира накладывается на мир- ноль. «Симы ведь, Лёша, – говорил, глядя мечтательно куда-то за голову Стрыя, – симы – это такая штука, с которой легко стать Даниилом, Нострадамусом и фатимскими пророками в одном флаконе – главное, знать, куда смотреть. Ты заметил, как наши северные соседи снова вцепились в старое словечко „держава“ – на уровне разговоров за жизнь, фенечек и детских своих секретиков? Забывая, кстати, обо всём этом нынешнем социал-анархизме. А симы – всегда чувствительны к тонким токам. Мне недавно мальчики делали выборочную статистику по нескольким параметрам… Есть там, в „Сапковии“, такая страна: Нильфгаард. Проигравшая империя, рвущаяся на части после смерти гениального самодержца. Так вот: две трети воплощений её „шкурок“ – на наших северных соседях. И вот и пойми: то ли очарование зла, то ли что-то такое бродит в головах и по земле… Представляешь, – сказал, – если докрутить к такому обратную связь?»