Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

– Всё же люди умеют показать себя теми ещё дикарями, – Ангус эп Эрдилл поддёрнул манжеты.

Как и вы, эльфы, себя – теми ещё снобами и засранцами, подумалось Слону во внезапном раздражении, и Арцышев со Стрыем глянули на него почти осуждающе. Ангус эп Эрдилл если что и почуял, то виду не подал.

Что удивительно, внутренняя пластика группы после первого переброса никуда не делась: Стрый всё так же чувствовал (зрил? предощущал? найти слово было невероятно трудно, но главным оставалось не слово – суть) каждого из остальных, только и того, что место «володьки» теперь плотно занял «ангус-маг-красной-ветви»: с характерными чувствами и не менее характерными взглядами на жизнь. Например, ему активно не нравился Слон, и Стрый никак не мог понять, чем именно.

Слон на всякий случай держался от Володьки подальше.

Слон вообще сперва, как они провалились в сим, впал в прострацию: будто где-то внутри него маленький мальчик закрыл ладошками уши, зажмурился и спрятался под одеяло. Бормоча при том заклятие от темноты и стриг – куда ж без такого. Дело усложнялось тем, что Троян не уточнял заранее, во что перебросится Слон, но, зная старика, можно было ожидать чего угодно – в рамках и за рамками сеттинга.

Постоялый двор Густава Эббларда стоял чуть в стороне от идущего на Махакам тракта, но кто нужно – о нём слыхал, и недостатка в постояльцах у Эббларда Три Пятки не было даже под самыми скверными политическими ветрами.

(География сим-мира, сперва смутная и едва угадываемая, делалась всё отчётливей, насыщалась красками и смыслами; только вместо знания об актуальном политическом моменте зияла неприятная пустота, и пустоту эту надлежало заполнить как можно скорее; а постоялый двор для такого – место ничуть не хуже любого другого.)

Двое зажиточных селян покосились на их четвёрку, усевшуюся на свободные места за длинным столом, приставленным торцом к прокопчённой стене, потом встали и отошли вперевалку, унося по кружке пива и глубокую плошку остро пахнущего рыбного хлёбова.

Из-за дерюги, занавешивавшей проём в кухню, выскочил сам Густав Три Пятки, принеся кисло-острый запах мясной подливы – такой густой, что заломило скулы, рот наполнился слюной, а Слон рыкнул в лучших традициях гуляющей ганзы:

– Тащи-ка, хозяин, чего пожрать – да поживее. Пива, капусты тащи, гуляш, что там ещё у тебя есть?

– Свинину на шпикачках с тмином, – добавил Ангус, упёршись в доски запястьями и держа ладони на весу. На хозяина он, сволочь высокомерная, даже не взглянул.

Как бы нам в пиво не наплевали, подумалось Стрыю с лёгким беспокойством.

(Это тоже был симптом погружения: знакомые вещи здесь, в симе, вещи повседневные и привычные делались предельно отчётливы, становились важными и правдивыми, в их нереальности не убеждали ни знание, ни многолетний опыт; они просто существовали – и ничего с этим было не поделать.)

Разговоры меж тем докатывались, сливаясь в ровный гул, расчерченный, как молниями, стаккато повышенных тонов:

– …та брешешь!

– …грю, милсдарь лекарь, жжёть, грю, – мочи нету. А он грит, а не надоть, грит, тыкать корешком в кого ни попадя.

– …морда – во, в дверь не пролазит, руки – что окорока, да окорок теми окороками ещё и сжимает, и чавкает, и грызёт, что твой гуль на погосте.

– …нет такого закона, чтобы честного трудягу с земли гнать батогами! А он – что мне закон, ежели-де я могу любого в бараний рог согнуть. Ну и натравил на нас своих гридней.

– …и что вы, темерийцы, сделаете, коли Подменыш и за вас возьмётся?

Ну вот, с некоторым удовлетворением подумалось им, похоже, как раз то, что нужно. Арцышев повёл руками, и разговор о темерийцах и Подменыше сделался слышен каждому из их четвёрки (Ангус хмыкнул над своей свининой на шпикачках, но не сказал ничего).

Говорили трое: двое темерийцев и коротконогий, пузатый, широкоплечий местный, похожий на краснолюда- переростка. Бородища его воинственно торчала вперёд, а голос перекатывался так, что раз за разом заглушал кабацкую песню, гремевшую от стола гуртовщиков у самых дверей. Темерийцы были – постарше и помоложе, схожие друг с другом, словно орен, обрезанный одной и той же рукою, только рука эта, похоже, единожды дрогнула – через щёку младшего, оттягивая вниз веко и уголок рта, бугрился кривой шрам.

Одежда на этой двоице была с серебряным шитьём, но не новая. Мягкий проблеск кольчужных колец под кафтанами. Благородные, судя по всему.

– …и мы могли бы обещать, что девочка получит всё необходимое.

– При дворе-то Фольтеста? Ха!

– Господин барон, – было заметно, что эти двое едва сдерживаются. – Мы пришли, потому что до нас дошёл слух о вас и о вашей… воспитаннице. Не мне вам рассказывать о том, что происходит в Темерии. Проблемы у купцов. Проблемы у ремесленников. Погоды становятся всё холоднее, а урожаи всё меньше. Чёрная смерть едва-едва ушла из наших стран, и неизвестно, не вернётся ли снова. Люди не желают заселять покинутые деревни – до сих пор. Приток дешёвых товаров из Нильфгаарда без малого уничтожил ремёсла, а потом нильфы и сами втянулись в гражданскую войну. А теперь ещё и эти замки…

– А хто ж виноватый? Может, Мэва с Демавендом?

– Может, и они, – голос старшего был преисполнен жара. Младший темериец выглядел куда сдержанней. – Может, и они. Потому что нечего было Демавенду привечать «белок».

– Ну, кому «белки», а кому – состоятельные подданные и кусок хлеба. Вы хоть знаете, сколько король получает мыта с торговли с Дол Блатанном? А вот мы здесь, в Соддене, знаем. Потому что мыто это – с наших денег и с нашего пота и крови.

– Нечеловеческим отродьям не место в землях свободных людей. Сохранять эльфийское королевство было непростительной ошибкой.

Бородатый шумно высморкался под ноги темерийцам.

– Вот просто интересно, – сказал в пространство между теми двумя, – а коли б ваш Фольтест таки сумел удержать краснолюдский Махакам у себя под пятою, то что б вы пели нынче, ась? Эльфье королевство им, вишь, не по душе.

– Если бы тогда, двадцать лет назад, Север прислушался к голосу разума…

– Это как когда? Как тогда, когда Подменыш с новиградскими святошами решил поджарить чародеек и начал с той, хто стояла здесь, на Содденском Холме, на Холме Магов? С той, хто спасла Север от нильфов в Битве за Содден? Или чуть раньше, когда чародеек из Темерии гнал ваш Фольтест?

– Чародейки – проклятущие отродья, – набычившись, вёл старший темериец.

– А что ж вы ко мне пришли тогда с предложением своим, ась? И что ж просите меня о том, о чём просите? Да и не подданным Фольтеста говорить об отродьях: сам-то он, королёк ваш, бают, со сеструхой выблядка сострогал. Так может, стоило б начать с собственной семейки? Или он теперь и дочурку свою объезжает, как раньше мамашу ейную, его высокородное трахарьное величество?