Алексей «Рекс» - Революционер на паровом ходу

И она потащила его. Карлу оставалось только удивляться, как можно столь быстро двигаться на таких высоченных каблуках, что он не поспевал за ней.

Она тащила его в центр. Впереди улицу запрудила толпа. Карл уже начал опасаться. Но она уверенно вела его именно туда. Доносился чей-то голос. И чем ближе они подходили, тем отчётливее раздавались декламируемые оратором стихи:

Толпа вокруг взорвалась приветственными криками. Справа и слева раздавалось:

— Браво, Эрхард! Поддай им жару!

Неуклюжий человечек на крыльце кланялся. За его спиной, у самых дверей, жались к стене два городовых в парадных кирасах, как будто надеялись, что их не заметят.

— Но это же околоток! — удивился Карл. — Вот и вывеска. Почему же городовые ничего не предпринимают? Разве здесь можно устраивать собрания?

— Они не посмеют запретить народу стоять на улице, — возбуждённо ответила она, и, сорвав с головы шляпку, закричала вместе со всеми: – Браво Эрхард!

Меж тем Эрхард заговорил:

— Друзья. Товарищи! Однажды начав, мы не должны прекращать. Да, нас ещё хватают и тащат в застенки. Но это не может продолжаться вечно. Мы будем выходить на улицы день за днём. Каждый день. И через пару дней прислужники режима сами утомятся.

Он рассмеялся, будто шутка была удачной. Она была никакой. Но толпа подхватила его смех. Городовые смущённо убрались за дверь. Какой-то сорванец подскочил и принялся колотить по двери, выкрикивая оскорбления, под улюлюканье мальчишек. Толпа вновь разразилась смехом. Из-за двери не отвечали. Эрхард стоял и раскланивался, будто всё это произвёл он лично.

— Это и есть знаменитый Эрхард? — удивился Карл. — Я полагал его иным. А оказалось ничего впечатляющего.

— Его сила в стихах! — возразила она.

— И он совсем не выглядит избитым.

— О да, он прекрасно держится и стойко переносит испытания. Он настоящий революционер!

— Да и стихи его…

— Что «его стихи»? — она обернулась к нему резко и совсем без улыбки.

И тут проснулся великий спорщик.

— Знаете, ведь человеку дозволено иметь своё мнение, не так ли? Ну так вот теперь я нахожу, что сварливый старина Франциск был таки прав. Народу – свободу.

— Прекрасная рифма! Как она точно бьёт прямо в самое сердце!

— Ужасная рифма. Бездарная рифма. Как «любовь – морковь».

На них начали оглядываться.

— Так, нам надо поговорить, — мгновенно сориентировалась она и потащила его в сторону.

Тут, в стороне от толпы, они остановились. Но теперь же не под руку, не вместе, а друг против друга.

— Простите, — начал он, уже сожалея о своей дерзости. — Но разве идеалы революции не в том, чтобы каждый мог свободно говорить что думает…

— Ах, милый, милый Карл, — она была уже почти ласкова. — Вас никто ни в чём не винит. Но… Помните, как вы рассказывали мне о своей учёбе? Вы ведь учились на врача, верно? А какое у вас было самое первое занятие?

— Ах, да. Забавно, но самым первым, чему учат будущего врача, так это врачебной этике. Не говорить пациенту правды. Но не потому, что это может опасно взволновать пациента. А всего лишь потому, что другой врач, бездарь и тупица, может дать ошибочный диагноз и назначить вредное лечение. И вот представьте себе, нельзя сказать об этом. Что угодно выдумывай, крутись и изворачивайся, рассказывай небылицы, что ошибся кто угодно, только не твой горе-коллега.

— Я рада, что вы это понимаете. Мы, революционеры, лечим не отдельного человека, а всё общество в целом. Нам тем более нельзя давать повод для сомнения в своих коллегах.

— Но ведь он…!

Она предупредительно подняла пальчик, заставив его замолкнуть.

— Вы готовы были поступиться частной правдой ради здоровья одного человека? Так теперь речь идёт о здоровье общества. А может быть даже о выживании всей нашей цивилизации. О судьбе всей планеты и всех тех, кто будет на ней жить, когда уже и нас с вами не будет. Будет ли их интересовать ваша, моя или его частная правда? А вот какой мир мы оставим им в наследство, вот это будет жизненно важно.

— Простите, я никогда ещё не думал об этом так.

— Ах, вы ещё так неопытны в делах революции, вам ещё так многому предстоит научиться.

— Я научусь. Верьте мне! — он горячо подался к ней чуть ближе, чем было дозволено.

— Я вам верю, — сказала она с лёгкой снисходительностью, и чуточку отодвинулась, чтобы восстановить полагающуюся правилами хорошего тона дистанцию.

Игровой автомат и вправду стал привлекать посетителей. Да не тех.

— Господин лавочник, ну может, разрешите нам всего один разочек, а?

— Маленький проказник, — ответил Карл, пряча под ласковой улыбкой вскипавшее раздражение. — Я тебе уже раз семь сказал. Бросаешь монетку и играешь.

— А вы дайте мне монетку.

— Ах ты, хитрый нахал! — едва не взорвался Карл, но быстро овладел собой. — Монетку попроси у твоего отца.

— Он не даст.

— Тогда у матери. Уж мать ни в чём не откажет любимому чаду.

— Она мне даёт деньги только на булочки, господин лавочник.

— Ну вот…

— Но я их уже потратил. Угостил всех моих товарищей. Вот они подтвердят. Это ведь благое дело, господин лавочник. А благие дела должны вознаграждаться. Так вознаградите меня.

— Да что мне за наказание с вами! — возмутился Карл.

И всё же он не решался выгнать этих сорванцов. Уже второй день они были единственными посетителями. Не будь хотя бы их, и Карлу казалось, он умрёт со скуки. Даже в обществе такого прекрасного во всех отношениях игрового автомата.

— Ладно, я вам дам монету. Одну. На всех. И не просите больше. Но за это расскажите, что хоть творится в городе?

— Весёлые дела творятся, господин лавочник. На соседней улице городового окатили помоями из окна верхнего этажа. Как будто случайно, но точно это неспроста. Вот уж была потеха, как он орал на всю улицу «Кто это сделал?». Ну и дурной же этот городовой.

— А я, — раздался голос от дверей. — Сейчас вам уши откручу за такие речи. А ну быстро марш отсюда по домам!

Мальчишки испуганно выскочили за дверь, просочившись мимо грозного старика.

— Франциск, ну зачем ты так строго с ними?

— Хорошенькое дело! — проскрипел курьер, тяжело спускаясь по лестнице. — Уже и этих бунтовать потянуло. Пришелец побери этих окаянных бунтовщиков. И не говори мне, что это ради блага всех. Ради блага строят, а не разрушают. Строить бунтовщики не способны. Вот помоями хорошего человека облить, вот это да, на это их доблести хватает.

— Твоя беда, старина, что ты необразован.

— Я может и не образован, а вот ты, образованный, скажи мне лучше, как так получается, что в магазин нынче никто не заглядывает. Да уже и по улицам ходить становится страшно. Торговля замерла. Но заказов отчего-то стало только больше. Кому это вдруг так срочно в эти дни стали очень нужны канцелярские принадлежности? И ведь сегодня тоже, да? А ну-ка покажи их мне. Что в этих запечатанных свёртках? Вот этот для альбома маловат, а для чернильницы велик. А этот размером с книгу, но что-то сдаётся мне, тяжела сия книга, будто не из бумаги, а из металла. Может, вскроем и посмотрим?