Марчин Вольский - Реконкиста

Упомянутый эксперимент подбодрил меня и к следующим упражнениям. К сожалению, я никак не мог вспомнить алхимические пропорции различных микстур, ни турецкого языка, которым – как Деросси – я должен был владеть в совершенстве. Что же касается проверки умений в фехтовании, до сих пор у меня не было возможностей. Но как раз об этом я сильно и не жалел.

Тремя днями позднее мы обрались до Рапалло, что тогда, равно как и расположенное рядом Портофино, было всего лишь рыбацкой дырой со всего лишь одним, паршивым, постоялым двором.

Жаждущие отдыха, грязные и усталые, на сей раз мы решили заночевать под крышей, а при случае выкупаться в горячей воде и хорошенько поужинать. Всего лишь день пути отделял нас от Генуи, то есть мы были почти что дома.

Чтобы расслабиться по-полной, Ансельмо предложил еще заказать пару гулящих девок, но это его предложение я отклонил.

Последние пурпурные зори погасли на небосклоне, все окутала ночь цвета воронова крыла.

Вытянувшись на ложе в алькове, я предавался сонным мечтаниям. Мне снились запутанные боевики, то ли "бонды", то ли "спагетти вестерны", в которых я, находясь в теле героя, совершал чудеса героизма, прыгая с самолета без парашюта или же занимаясь любовью с гибкой, словно бы изготовленной из каучука агентессой КейДжиБи на кирпичных зубцах Спасской башни.

Проснулся я, чувствуя давящую тяжесть на груди. Неужто сердце? Нет! Тяжесть была родом снаружи, не изнутри. А дыхание, добирающееся до моего лица, выдавало, что на мне кто-то чужой. Висящая надо мной тень, заслоняла остатки отсвета, проникающего в комнату со двора. Я хотел было достать кинжал, что был спрятан под подушкой, но обе руки были прижаты пледом, так что не могли двинуться. Тогда я попытался крикнуть, но мой рот был закрыт чьими-то мягкими, сладкими губами. Тут я совершенно потерял рассудок. Неужто Ансельмо, вопреки моему приказу, прислал мне грешный подарочек? И я попробовал сбросить с себя настырную женщину.

– Учитель, это всего лишь я… – услышал я знакомый шепот. Тут уже я прекратил оборону.

– Лаура? – В ответ кончик влажного языка лизнул мою верхнюю губу, кончик носа, веки. – Великое небо, девушка, да как ты меня здесь нашла?

– Я искала тебя, самый милый, повсюду, спеша в сторону Генуи. Но, ведомая сердцем, на белой стенке возле Специи увидала я твой изумительный рисунок, представляющий вашего слугу. О мой любимый, теперь уже нас никто не разделит!

Очередной поцелуй практически отобрал у меня дух. Но не настолько, чтобы через миг я не спросил:

– А что с Мазарини?

– Даже и не знаю, жив ли он, – в голосе синьорины Катони прозвучала неожиданная печаль. – Он храбро защищал нас от преобладающих сил неприятеля, несмотря на полученные им раны; тем не менее, когда языки огня от подожженной конюшни охватили крышу постоялого двора, он сдался. Имперские повезли его с собой, наверняка во Флоренцию.

– Ну а ты, как удалось тебе?

– Я сбежала под покровом темноты, чудом спасая жизнь, когда оказалось, что тебя на постоялом дворе нет. Немцы разъярились настолько, что никого, кроме легата, в живых не оставили.

– Храбрая ты моя малышка, – воскликнул я, а поскольку к этому моменту уже сумел высвободить руки, прижал девицу к себе, открыв неожиданно, что под обширным плащом она совершенно нагая. Да еще и к тому же горячая, распаленная…

Все произошло уж слишком быстро. Правда, трудно было меня в чем-то обвинять, ибо не знаю я мужчину, ну, разве что, кроме эрцгерцога Ипполито, который не поддался бы жаркому телу, что льнет к нему, оплетает ногами и руками изо всех сил. Обстоятельства только облегчали дело. Я спал без одежды, а Лаура молниеносно избавилась от плаща. И мы утонули в безумии ласк. Да может ли быть что-нибудь более чудесное, чем свежесть первой молодости, объединенной со зрелой виртуозностью пожилого мужчины. При случае, эта юная дева изумила меня совершенством своих ласк, тем более изумительным, что продиктованным интуицией и чувством, в силе которого я не смел, да и не желал усомниться.

Всего лишь раз вскрикнула она от боли, когда я входил в нее по подобию завоевателя неизвестных стран, но когда замялся, а не оставить ли свой порыв, Лаура крепче сплела ноги у меня за спиной, требуя, чтобы я не переставал. Что ж, я и не переставал, подгоняемый нежными словами, криками наслаждения и плачем от счастья, когда мы вместе преодолевали Апеннины объединения, стремясь к Гималаям оргазма. Прости меня, Моника! Прости, благословенный Раймонд! Разве не удалось вам спасти моей грешной души!

До рассвета я брал ее, по-моему, пятикратно, изумленный собственно жизненной силой и ее воодушевлением.

– Быть может, сдержим себя, – предлагал я, время от времени. – Я же понимаю, что делаю тебе больно.

– Это самая роскошная в свете боль, – отвечала мне Лаура. – Вот видишь же, любимый, у меня даже крови нет.

Трудно было бы передать громаду изумления Ансельмо, когда утром он застал нас вместе, в растерзанной постели, насыщенных друг другом и наполовину потерявших рассудок от счастья.

– Синьору везет встречать по утрам ангелов.

– Вечерами мне такое тоже случается, – ответил я, с трудом открывая один глаз.

– Нам нужно выходить в дальнейшую дорогу, – без особой уверенности заявил мой слуга.

– Потом, Ансельмо, потом, – пытался я отогнать его, словно настырную муху.

– Если мы выйдем позднее, то не успеем добраться к ночи до Генуи.

– Нам не надо туда идти, – зевнула Лаура, – и я знаю, что говорю, потому что только что прибыла оттуда. Повсюду полно императорских шпиков, ждущих синьора Деросси. У них имеется самое свежее описание вашей внешности.

– Но ведь как раз там в порту нас ожидает "Святая Женевьева".

– Капитан Лагранж, с которым я разговаривала только вчера, разделяя мои опасения, обещал выплыть ночью в нашем направлении. На закате он должен появиться неподалеку от пристани в Портофино. Пока же у нас для себя имеется целый длинный день, который следует посвятить dolce far niente (сладкому безделью – ит.). Не мог бы ты принести нам завтрак в постель, милый Ансельмо.

– Госпоже известно мое имя? – промямлил мой еще более изумленный слуга.

– Да кто же его не знает…

Я ожидал прибытия двухмачтового галеона, тем временем, "Святая Женевьева", когда выплыла из-за мыса, оказалась крупной плоскодонной галерой с двумя мачтами. Над высшей из них трепетал флаг с бурбонскими лилиями, вторую украшал флаг Столицы Петра. Судно приблизилось к берегу настолько, что до него можно было докричаться. Экипаж, вместо того, чтобы спустить лодку, начала звать, чтобы мы прошли вброд на нос. Вода в тот день была спокойной, словно в озере, потому Ансельмо, не слишком раздумывая, посадил меня себе на закорки, обещая Лауре вернуться за ней через минутку. Только девушка, как пристало отважной амазонке, смело направилась по воде в сторону галеры.