Марчин Вольский - Реконкиста

– Что произошло?

– А ничего! Пленка у меня порвалась. А потом я очутился здесь.

– В Париже?

– Если бы. В каком-то сточном канале под Розеттиной. С шариками, совершенно заехавшими за ролики. Вот уже полгода поверить не могу, что провалился больше чем на три столетия.

– А который тогда был час?

– Не было у меня возможности глянуть на часы. Погоди… Постой… Часов десять или одиннадцать утра.

От впечатления я захватил побольше воздуха. В 10.28 началась моя операция, вспоминаю циферблат часов над головой хирурга. А минут через пятнадцать после того я потерял сознание.

– Логично я это все никак объяснить не могу, но, похоже, что каким-то чудом потащил тебя за собой в этот мир.

После этого я вкратце рассказал ему о собственной опухоли, операции и неожиданном переходе в сферу, которую признавал за домен собственного воображения.

– Ага, теперь я уже знаю, кого благодарить за полгода бродяжничества без денег, без удобств, без air condition… – саркастично рассмеялся Лино. – Хорошо еще, что пару лет я закалялся в каналах, так что уже ничего не может застать меня врасплох. Опять же, в этом семнадцатом веке людишки такие легковерные, что им можно втюхать любую туфту, так что я немного подрабатывал в качестве биоэнерготерапевта, по-ихнему: чудотворцем, немного зарабатывал ворожением и как карточный шулер, и если бы не стукнуло мне в голову провозглашать среди простонародья идеалы свободы, равенства и братства, то жил бы как король…

Раздался скрип двери, и в комнатку заглянул Ришелье.

– Если ты не против, маэстро иль Кане, могли бы мы вернуться к нашей беседе?

– К вашим услугам, Ваше Высокопреосвященство.

– Но ты же не бросишь меня на расстрел, – обеспокоился Лино.

– Этот человек мне нужен! – обратился я к Первому Министру.

Кардинал поглядел на меня как-то странно.

– Приговор был уже выдан. Но если это может послужить нашему делу, я имею власть над тем, чтобы отложить казнь на какое-то время…

– Лет на сто, Ваше Высокопреосвященство, и мы будем квиты, – предложил Павоне, даже в такой ситуации не теряющий чувства юмора.

Оставив несостоявшегося мертвеца под опекой Ансельмо, которому наш новый товарищ, скорее, не понравился, я позволил, чтобы кардинал завел меня в угловую треугольную комнату, в которой он, наверняка, устраивал самые секретные дела, поскольку в ней не было окна, а дверей, вообще-то, было целых две, но они были низкими и узенькими, словно ворота в рай.

От имени Его Величества мы выражаем вам, maestro , свою благодарность, – произнес хозяин Пале Рояль. – При ближайшей оказии, в знак признания ваших заслуг, король именует вас графом де Мон-Ромейн, я же дам для вас рекомендацию в Государственный Совет. Вы добились необычных достижений, само оздоровление дофина – это истинное чудо. Что же, никогда еще столь многое не зависело от столь немногих.

Я усмехнулся, слыша этот невольный плагиат высказывания Уинстона Черчилля, и сказал:

– Не могу дождаться того времени, когда то, что сейчас является прототипом, станет повседневностью во всей Европе. Пару месяцев назад мне казалось, что у нас нет ни малейшего шанса, теперь же, благодаря тем необычным людям, собранным Вашим Высокопреосвященством, я становлюсь осторожным оптимистом.

– Именно об этом я и собираюсь с вами поговорить.

Тут я обеспокоился, поскольку голос кардинала прозвучал исключительно мрачно.

– Как я уже вам говорил, граф (а титул прозвучал очень даже здорово), я не из преувеличенно суеверных людей. Меня, правда, обвиняют в то, будто бы я верю в магию, гороскопы, предсказания, но, поскольку это всего лишь подлая клевета, ручаюсь вам, что размышляю я и действую весьма рационально. Если я и не положил край афере "дьяволов из Луден", вызванной той безумной Матерью Иоанной от Ангелов и не защитил несчастного священника Грандье [26] Урбен Грандье (1590-1634) – французский католический священник, обвинённый в дьяволопоклонничестве, колдовстве и ритуальных убийствах и сожжённый на костре по приговору церковного суда. от казни, то только лишь потому, что находился под сильным давлением со стороны партии религиозных фанатиков, да и Его Величество требовало… – тут он замолчал и тяжело вздохнул, словно бы какой-то камень висел у него на сердце. – Но давайте к делу. Как до сих пор, все видения и галлюцинации padre Гомеса сбывались. Потому я относился к ним достаточно серьезно. Наверняка я не сильно удивлю вас, если скажу, что этот необычный испанец предвидел болезнь дофина, потому мы смогли послать за вами уже при первых симптомах appendix . Потому, когда он открыл мне, какие кошмары мучают его в последнее время, я застыл от ужаса.

– И что же это за кошмары?

– Пускай он сам вам расскажет.

Мазарини привел Гомеса. Тут я мог убедиться, что и по отцу Педро была заметна пожирающая его болезнь. Выглядел он так, будто бы в последний раз хорошо выспался лет пять назад; еще больше почернел и поседел, хотя, увидев меня, попробовал усмехнуться.

– Расскажите, отче, о своих недавних снах, – отозвался кардинал Ришелье.

Та картина, которую представил нам испанец, вовсе не обладала хаотичной структурой сна. Скорее, она походила на цветную и точную в мелочах голограмму. Гомес, с закрытыми, будто у слепого глазами, говорил тихим, можно сказать, монотонным голосом, и в этом, на первый взгляд, бесстрастном отчете было что-то пугающе реальное.

Наступал жаркий и липкий вечер. Ничто не говорило о том, что ночь, наступающая после жаркого дня, могла бы принести реальное охлаждение. На закате весь Париж высыпал на улицу; богатые отдыхали в собственных садах; народ победнее поднимался на крыши, намереваясь спать на них наподобие восточных людей. Немилосердная жара потащила в могилу множество жертв. Не один пораженный солнечным ударом человек догорал в доме, а совершенно оглупевшие звери вели себя довольно-таки необычно. Псы выли, хотя Луна еще не взошла, птицы не вылетали на вечернее подкрепление; перекупки при воротах Сан-Антуан говорили, что с самого полудня видели сотни, если не тысячи крыс, уходящих из города ровными, дисциплинированными колонами вроде муравьев. На улицах и на площадях ежеминутно образовывались заторы, в основном, по причине норовистых лошадей, которые, без какой-либо видимой причины, несли, становились дыбом, сбрасывали седоков или же кусали одна другую, словно в ходе боевого безумия. К тому же, движение и так было сильнее обычного, поскольку одновременно тысячи людей из высших сословий предприняли идею покинуть город и отправиться в свои загородные владения. То тут, то там у людей отказывали нервы, вспыхивали уличные драки, блестели рапиры, или же кулаки лакеев опускались на головы зевак. По кабакам вино лилось без меры, целые толпы женщин и детей, непонятно почему, собирались перед входами в церкви, непонятный импульс загонял их в божьи дома. Около восьми часов неожиданно начали бить все колокола – поначалу отдаленные: в Сен-Жермен, Нантерре; затем в Булони, Коломбес, Ноилли; их глухая музыка наплывала с запада к центру, словно бы желая стиснуть клещами тревоги само сердце столицы и вот уже все звонили larum (тревогу) от Сен-Клу до Винсеннес, от Монмартра до холма, который последствии назовут Монпарнас. Люди с беспокойством поднимали головы, спрашивая друг друга: то ли король умер, то ли, возможно, англичане высадились в Нормандии.