Марчин Вольский - Реконкиста

Тем временем, люди, в массе своей, уже были не способны к совместным действиям. Похоже было на то, что они утратили инстинкт самосохранения и совместную волю к сопротивлению.

Хотя враг, казалось, бил хаотично, и никто не мог быть уверен ни в дне, ни в часе, каждый изменник надеялся на то, что верно служа новым господам, сам он избежит смерти. Потому ширилось доносительство, сын выдавал отца, а дочка – мать. Ацтекам и не нужно было высовывать носа из устраиваемых повсюду баз; лишенные предводителей и до конца скурвившиеся европейцы все делали за них. Среди людских каналий быстро появились писатели, рьяно воспевающие новых господ как идеалы мужества, а еще философы, обосновывающие, что так начинается новая эра, из которой проклюнется новый человек, ergo , разрушительные налеты и обсидиановые ножи были просто необходимы, чтобы нанести удар обветшавшему христианству – этой религии слабаков, в то время как Перо Колибри и Пернатый Змей извещают эпоху истинного могущества. Ацтеки слушали эти панегирики, но, вместо того, чтобы проявить удовлетворение, через какое-то время награждали таких "творцов" по-своему – у льстецов-маляров выколупывали глаза, музыкантам отрезали уши, певцам – языки, на у философам – сразу головы.

– И он действительно все это видел? – совершенно перепуганный спрашивал я у Гаспара.

– Видел, и закрыть перед кошмарами глаз не мог, чувствуя себя так, будто бы ему отрезали веки!

– То есть, нет нам спасения!

– Наоборот, всякий раз, когда выбрасывал он из себя клубок этих чудовищных видений, падре всегда заканчивал такими словами: "Так может быть, но вовсе не обязано так быть!".

У меня же никаких снов не было. Промокший и постоянно обессиленный, я засыпал нервно и ненадолго. Мне казалось, лишь только закрыл я глаза, как толчок неутомимого Фруассарта поднимал меня для дальнейшего марша. Когда отрезок пути был несложным, я пытался думать о чем-то приятном. Но тогда мои мысли возвращались к Лауре. Наверное, я, несмотря ни на что, ее любил. Вот только никак мне не удавалось понять ее изменчивости и непоследовательности. В особенности – в последнее время. До вчерашнего дня она представала передо мной как чрезвычайное храброе существо, способное даже на отчаянное безрассудство. Почему же на этот раз она поддалась? Неужели отец Педро перед смертью рассказал ей нечто особенное?

Но, тогда, почему она не поделилась этими знаниями со мной?

Мы преодолевали какой-то чрезвычайный сложный мостик, и Гаспар заметил, что толстяк Ансельмо никогда не смог бы пройти здесь.

– И, похоже, молодая супруга месье Деросси, – прибавил он.

– Лаура справилась бы! – ответил я. – Если бы только не струсила…

В глазах Фруассарта появился странный блеск.

– Глупец, – прошипел он. – Неужто ты ничего не понимаешь? Это девушка чрезвычайной храбрости. Но она, однако, не могла рисковать. Разве они ничего тебе не сказала?

– А что она должна была сказать?

– Что, еще с Парижа, носит в своем лоне твое дитя, счастливчик!

Наш тяжкий путь, казалось, никогда не закончится. Но, возможно, это лишь время в подземельях казалось каким-то замедленным. Эту иллюзию стирали наши хронометры [31] Если ты находишься в пещере без средств связи, календаря, часов, то организм переходит на 36 часовые-сутки. Спишь 12 часов, а 24 бодрствуешь. . В конце концов, мы добрались до упомянутого Альваро сточного канала и, пройдя его, остановились на длительный отдых. Сделалось жарко, наверняка, по причине горячих источников, о которых Альваро тоже рассказывал. Тут же Мигель, который совместно с Эбеном, продвигался в авангарде, доложил, что мы уже близки к пещерам, в которых аллигаторы сохраняют своих жертв. Мы и сами почувствовали и распознали характерную вонь разложения. Он быстро добрался до наших ноздрей.

После того мы провели краткое совещание. Все согласились с мной, что нам следует войти в горд во второй половине ночи, когда бдительность охранников будет наиболее слабой, в соответствии же с записками Альваро, объевшиеся "кокодрилы" предаются перевариванию, и у них нет желания на дополнительную охоту.

Еще раз склонились мы над планом города, потом разделили оснащение и взрывчатку. Принятая нами концепция предполагала, что по прибытию на место, мы будем действовать в двух группах: Фруассарт, Лино и Эбен должны были отправиться к взлетно-посадочной площадке; передо мной, Фушероном и доктором де Лисом стояла задача по проникновению и обследованию Священной Пирамиды. Аравак Мигель, единственный, способный выдать себя за туземца, переодетый в костюм, снятый с мертвого пилота (мы заботливо сохраняли серебристый комбинезон в течение всего нашего путешествия как раз для такого случая), должен был исполнять функции связника.

В соответствии с хронометром, минул третий час ночи по местному времени.

– Двинулись, друзья, во имя Божье, – произнес я. – Благословите нас, уважаемы Фруассарт.

Старый пират пожал плечами, но в просьбе не отказал.

Моя группа вышла первой. Фушерон в очках ночного видения высматривал аллигаторов, мы двигались за ним, держа оружие в готовности. Смрад сгустился до невероятной плотности. Как внезапно продолговатый камень, на который я наступил, считая его надежным, убрался из-под моих ног и рванул в глубину. Я захлебнулся вонючей жидкостью. Выплывая, в свете фонаря я увидел несколько поблескивающих глаз.

– Хватайся за мою руку! – крикнул Фушерон.

Прежде, чем я успел это сделать, почувствовал, как за ногу меня хватают могучие зубища и тянут в глубину. Мея окружила черная стихия. В то время, как чудище затягивало меня, я напрасно бил воду руками. И вдруг возле меня мелькнуло что-то серебристое. Только секундой позднее до меня дошло, что кто-то спрыгнул, чтобы спасти меня. Мигель?

Индеец глубоко нырнул и подплыл к людоеду снизу. К счастью, хищник не был из разновидности крокодилов, имеющих по животу панцирь из роговых пластинок. Острый нож аравака вспорол мягкое брюхо чудища. Зажим челюстей ослабел. Я высвободил ногу. Приятели втащили меня на скальную полку. Несколько минут казалось, что я выблюю все внутренности. Тем временем, де лис вытащил наш единственный парализатор и приложил его к паре ближайших буркал. Те погасли. Другие аллигаторы тоже скрылись под водой.

Не знаю, то ли чудовища признали свое поражение, то ли посчитали нас добычей, не стоящих риска, во всяком случае, от последующих атак они отказались.

Один за другим мы проплыли сквозь последний сифон.

Я осторожно приподнял голову. Покрытый апокалиптическими масками карниз над прудом отбрасывал глубокую тень. Она была тем более плотной, что резко контрастировала с падающим сверху сиянием. И это был не блеск старого доброго месяца образца семнадцатого столетия, висящего над краем кратера; его свет казался огоньком масляного светильника по сравнению с сиянием верхушки пирамиды. Огни вокруг жертвенного стола были что твои неоны, ниже, более слабым флуоресцентным светом мерцали лестницы и контуры строения. В средине высоты святилища из каждого ее угла вырастала монументальная фигура одного из четырех богов-стихий, казалось, сотканная из света. Остальная часть города была окутана тенью и сном.