Сергей Лифанов - Держи на Запад!

До меня начали доматываться, как празднуют рождество русские. О том, что я атеист, я уже давно привык помалкивать, куда проще сказать, что у нас отдельная церковь, русская.

— У нас рождество не сегодня ночью, а седьмого января, — прежде всего сказал я.

— Это с чего вдруг? — удивился Джейк.

— По старому стилю, — объяснил я.

Джейк по-прежнему не понял.

— Это в шестнадцатом веке обнаружили, что календарь не очень точный – ну и поправили. В Европе поправили, у нас тоже, а вот в России – нет, — пояснил Дуглас.

Норман между тем впал в задумчивость.

— Разве седьмого? — пробормотал он. — Юлианский новый год вроде на наше тринадцатое января сдвинут…

— Ага, с тринадцатого на четырнадцатое, — подтвердил я.

Норман вообще завис.

— Дэну лучше знать, — мягко сказал Дуглас, и Норман пришел в себя:

— Да, пожалуй, — согласился он, выбросив проблему из головы.

Наконец все угощение выставили на стол, сели вокруг и ожидающе уставились на Нормана. Мэром наш поселок Риверсайд пока не обзавелся, а в отсутствие мэра Норман получался самым большим начальником, поэтому на него и возложили задачу компенсировать непосещение ночного богослужения; всунули в руки евангелие и заставили читать:

«…Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему…»

И мы внимательно слушали, а на столе нас ожидали немудреные местные разносолы: индейка, окорок, оленина, картошка, пироги, соленья. «Микстура от кашля» тоже была уже приготовлена, а для тех, кто не хотел крепкого – «чай», для совсем же непьющих был заготовлен компот из персиков.

Когда Норман закончил главу, все неловко переглянулись – вроде как маловато оказалось торжественности, глава короткая, надо бы еще. Но рождественские службы у всех разные ведь, что бы такое придумать…

— «Чу, ангелы-герольды поют…» все знают? — спросил Норман. Этот рождественский гимн был старинный, и знали его все, даже я, потому что это была одна из тех песен, что пелись нами на пути к Форт-Смиту. Мы спели и сели за стол.

Все оживленно заговорили, как будто до того никакой возможности говорить не было.

Вот так и дальше пошло: выпьем-закусим-выпьем-споем… ну, теперь уже никто внимания не обращал, знают ли все песню, не знают. Кто знал, те подхватывали, кто не знал, продолжал закусывать. Сначала пели исключительно благочестиво-рождественское. Тут к изумлению моему выяснилось, что песня «Звенят колокольчики», которая в XXI веке ну прямо-таки неразрывно связана с рождеством, на самом деле рождественской песней не является. Более того, миссис де Туар даже настаивала, чтобы ее не пели в присутствии детей, потому что эта песня хоть и не была непристойной, все же была слишком фривольной. «Вот дети уйдут спать, тогда и пойте», — сказала миссис де Туар. Да пожалуйста, согласились все, потому что подходящих песен и кроме «Колокольчиков» пока хватало. Даже на индейском языке нашелся рождественский гимн – Дуглас с Бивером спели, как пели у них в школьном хоре: сначала куплет на гуронском, потом куплет по-французски, а потом снова на гуронском, и снова по-французски:

И с такими умиленными мордами эти рослые парни выпевали свое «аттонья», что в моем затуманенном «микстурой» мозгу зародилась мысль научить их петь «В лесу родилась елочка»: наверняка у них получится истинно-детсадовская серьезность исполнения этой песенки, которой мы лишаемся, переступив школьный порог.

— А вы что, в одной школе учились? — спросил я, когда они, допев, потянулись к стаканам.

— Угу, — кивнул Дуглас.

— У нас в Ноламоме школа старинная, миссионерская, еще с колониальных времен, — объяснил Бивер. — Всех учат: и белых, и красных, и черных. Лучшая школа на пять округов вокруг. А может, и на шесть.

Дуглас кивнул:

— Не во всяком восточном колледже такое образование дают, как в нашей сельской школе.

— Так ты что – миссионер? — спросил я.

— Да нет, какой из меня миссионер… — Дуглас отхлебнул «микстуры» и присоединился к распевающим очередной гимн, а Бивер, который пробавлялся компотиком, но веселел на глазах, начал учить окружающих его детишек орать боевой индейский клич. Сначала они орали его шепотом, а потом взрослые погнали разошедшуюся малышню из-за стола, и боевые кличи зазвучали во всю глотку – то со второго этажа, а то с улицы. В детских шевелюрах стали появляться перья, и я сначала никак не мог понять, откуда они их берут, а потом догадался, что они добрались до запаса гусиных перьев в нашем канцелярском шкафчике. Потом в дело пошла боевая раскраска – сначала просто из сажи, а потом Дуглас со смешком сбегал за своим запасом косметики и детские лица украсили полосы кармина, белил и берлинской лазури. Бивер, воровато оглядываясь, сооружал Шейну Келли «ирокез», фиксируя его персиковым джемом, выдавленным из пирожка. Как этих вождей краснокожих будут завтра отмывать – не представляю.

Праздник продолжался, и никому уже не было никакого дела, к какой конфессии кто принадлежит, жалели только, что танцев не устроить: и музыки нет, и дам маловато. Джейк предложил Фоксу побыть за даму, ему, мол, не привыкать, на прошлое рождество, как-никак, бойкой юной мисс был, до сих пор иной раз майор Хоуз поминает. Фокс предложение проигнорировал, но долго обижаться не стал, потому что был увлечен тихим разговором с миссис Уильямс.

Мало-помалу сонных детишек собрали и отправили по постелям. Миссис Макферсон увела своих домой, а заснувшего младшего Келли оттащили на ящик, где спал уже внучатый племянник миссис де Туар. Теперь мы могли петь «Колокольчики» и другие песни, где зимние забавы описывались несколько вольно. Мне, впрочем, было все равно, потому что слов я все равно не знал.

Последнее, что я помню – это Джейк в обнимку с Фоксом и Джемми поют «О, Сюзанна!». Дамы давно нас покинули, в своем кресле, откинувшись назад, спит Келли, Бивер спит, положив голову на стол, и его распушенные волосы черным водопадом спускаются до пола, а Дуглас сидит, прислонившись спиной к стене, курит сигару и только по слегка стеклянному его взгляду можно догадаться, что он в стельку пьян.