Александр Харников - Турецкий марш [litres]

Американский клипер отпустили с миром: их контрабанда нам была до одного места, – а Луи-Наполеона, одетого в цивильный костюм, без его знаменитых усов-стрелок и козлиной бородки, на катере доставили на «Бойкий». Вел он себя испуганно-надменно. Видимо, беглец еще до конца не определился с дальнейшей линией поведения. К тому же он не знал, как мы с ним поступим.

Одно дело, если отправим его в Петербург. Луи-Наполеон знал о рыцарстве русского царя и рассчитывал, что император Николай лишь пожурит его незлым бабулиным голосом и, подержав какое-то время под домашним арестом в одном из загородных царских дворцов, отпустит на все четыре стороны.

Хуже будет, если русские сумеют договориться с его кузеном и передадут беглеца Франции. Тут возможны различные варианты, вплоть до пожизненного заключения или даже гильотины. Одно успокаивало Наполеона: зная характер царя Николая, он был почти уверен в том, что передача бывшего императора в руки французского правосудия будет оговорена условием – не выносить арестанту смертного приговора.

Я не стал ни обнадеживать, ни огорчать Луи-Наполеона. Мое дело маленькое, хотя, зная о неуемной жажде власти племянника Великого корсиканца, лучше было бы посадить того в мешок, привязать к нему чего-нибудь тяжелое и выбросить за борт. Но императору Николаю виднее, как поступить с нашим пленником.

По рации мы сообщили в Петербург о поимке беглеца, и нам оставалось лишь терпеливо ждать решения оттуда. Тем временем корабли не спеша огибали Великобританию: соваться в Ла-Манш нам, опять же, не с руки, передавать же беглеца придется либо в Дании для дальнейшей доставки в Питер, либо в одном из портов Северо-Восточной Франции. По дороге мы еще успели немного поохотиться, но именно немного – «дичь» стала пугливой, и британские корабли предпочитают отстаиваться в портах, в море без особой нужды не выходить.

А вот у Луи-Наполеона, похоже, с терпением было не очень. Содержался он в каюте, которая перед его поимкой была наскоро переоборудована в ИВС. Я велел приставить к нашему гостю надежную стражу, которая не спускала с него глаз. За свою бурную, полную приключений жизнь Луи-Наполеону неоднократно удавалось спасаться бегством от правосудия. Я не сомневался, что и сейчас он лихорадочно ищет способ побыстрее «сделать ноги». Но, когда он просил о встрече, то я по возможности навещал его.

Он каждый раз начинал рассказывать мне о своих грандиозных реформах, о своих планах для Франции, о том, что он любит Россию и сделал бы все (если бы не этот выскочка Плон-Плон), чтобы заключить выгодный для обеих сторон мир и стать нашим вернейшим союзником. Порой он весьма забавно описывал разные моменты своей биографии. Единственное, о чем он не проронил ни слова, были его побеги. А мне приходилось лишь внимать рассказам экс-императора и время от времени кивать головой. Но в конце концов спокойствие каждый раз ему изменяло, и Луи-Наполеон заводил скользкие разговоры о том, что, дескать, лучше всего было бы для нас отпустить его с миром.

– Мсье адмирал, – говорил он, сделав невинное лицо, – я готов дать вам честное слово, что больше никогда не ступлю на землю Старого Света. Я буду жить в Америке на положении частного лица и не лезть в политику, даже если меня очень будут просить об этом. Клянусь всем святым, что все будет именно так.

Произнося все это, Луи-Наполеон был как две капли воды был похож на жуликов из XXI века, которые с экранов телевизоров убеждали доверчивых лохов вложить свои деньги в очередную финансовую пирамиду. Только «Рио-Риты» не хватало и Лени Голубкова с сапогами для супруги.

Я кивал, вздыхал, разводил руками и каждый раз пояснял, что судьба беглого императора решается в Петербурге, а я вообще в данной ситуации не при делах, после чего спешно ретировался, сославшись на неотложные дела, на прощанье обещав прислать ему трофейную бутылочку чего-нибудь получше из наших погребов.

И вот вчера я получил телеграмму из Петербурга. Из нее следовало, что император Николай Павлович решил передать Луи-Наполеона законным властям Франции. Этим самым он продемонстрировал принцу Плон-Плону, пардон, новому императору Наполеону IV чистоту своих намерений, избавившись заодно от опасного арестанта. В полученной телеграмме также говорилось, что, во избежание ажиотажа, передачу Луи-Наполеона надлежит провести в море на французский фрегат «Кольбер», который будет стоять на якоре недалеко от Дюнкерка. Координаты точки рандеву прилагались к тексту телеграммы.

Я сообщил о решении русского царя бывшему императору Франции, а на его вопрос об условиях передачи ответил, что мне таковые неизвестны. Эх, наверное, не стоило мне этого делать – но кто знал, что все в конце концов закончится так печально!

Радиолокатор «Бойкого» загодя обнаружил фрегат, стоявший с убранными парусами в проливе Па-де-Кале. Море было пустынно: наши корабли надежно блокировали побережье Британии, и перевозки из Англии во Францию осуществлялись лишь с помощью небольших быстроходных люгеров, по ночам или в тумане рисковавших выйти в море. Два таких одномачтовых кораблика, завидев «Бойкий», шустро совершили поворот на шестнадцать румбов и помчались назад в Дюнкерк.

Фрегат, как и было условлено, стоял на якоре. Паруса его были спущены, паровая машина не работала. Орудийные порты задраены, а пушки, открыто стоявшие на палубе, зачехлены. На всякий случай мы убрали в ангар вертолет, а башню со 100-миллиметровым орудием навели на французский корабль.

Сигнальщики внимательно наблюдали в бинокли за всеми перемещениями экипажа фрегата по палубе. Внешне все выглядело спокойно. Ну а чем закончится наше рандеву, оставалось только гадать.

На фрегате зажгли фальшфейер – это был сигнал о том, что французы готовы принять на борт Луи-Наполеона. Мы не хотели сближаться с французским кораблем: кто знает, может, там за фальшбортом спрятались отчаянные ребята из морской пехоты, которым вдруг вздумается взять нас на абордаж. Поэтому было оговорено, что с «Бойкого» и с «Кольбера» спустят по шлюпке и где-то на полпути между кораблями пленника передадут французской стороне с рук на руки.

Морпехи вывели на палубу Луи-Наполеона. Выглядел он, прямо скажем, не очень. Похоже, что бывший император ночью так и не сомкнул глаз. Опухшее лицо, покрытое трехдневной щетиной, мешки под глазами, взгляд загнанного волка. У меня вдруг появилось нехорошее предчувствие, что Луи-Наполеон собрался отмочить напоследок нечто такое, чего ни мы, ни его земляки от него не ждем. И, как поется в бессмертной опере «Раз-два-три-четыре-пять», «предчувствия его (точнее, меня) не обманули».

Сухо попрощавшись со мной, бывший император, повесив буйную головушку, начал в сопровождении нескольких морпехов осторожно спускаться по трапу. Катер, который должен был отвезти его в неволю, уже был спущен на воду.